Порода - страница 5
Боль в ноге от удара бутылкой ожесточила Карякина.
— Молчи, сука! — закричал он, перебивая сразу осевшего Булкина, и зеленые зрачки его загорелись. — Молчи! Кому говоришь? Рабочему говоришь!.. Ты что думал: как я не в партии, так я слушать твои речи должон? Да я, может, больше партии понимаю. Коммун боишься?..
И вдруг Карякин почувствовал, что не сумеет ничего доказать Булкину. Он ведь сам о коммунах спорил с Алексеем. Но у него есть право спорить. А этот не имеет права партию ругать. Он, Карякин, сам ругает партию — много в партии всякого мусора есть, — но Булкину ругать партию он не позволит. Он не может предать Булкину Алексея.
И он постарался вспомнить, как ему самому доказывал о колхозах Алексей и, чувствуя, что никогда так у него не выйдет, все более озлобляясь, кричал:
— Ты против социализьму идешь, Булкин! Ты социализьму враг. Вот ты какой! Я тебя на чистую воду выведу. Ты не можешь с Алексеем спорить, не можешь! Побьет тебя Алексей. И как только ты к машине, Булкин, попал? Ты и машину погубишь. Ты и машине враг. Враг!.. Враг!.. — поднялся Карякин и казался хищным черным зверьком, который вот-вот вцепится в рыхлого и тяжелого Булкина.
Булкин совсем отрезвел. Он пытался что-то сказать в ответ, в чем-то оправдаться: он понял, что наговорил лишнего, непоправимо лишнего, что нельзя было доверяться этому сумасшедшему старику. Он ведь всегда считал его сумасшедшим. И что только за дурь сегодня на него нашла!
Карякин пнул дверь ногой и, толкая Булкина, говорил хриплым сорвавшимся голосом:
— Уйди, Булкин!.. Уйди от меня! Растревожил ты меня очень…
Булкин дрожащими руками надевал шубу и, уже на ходу утаптывая калоши, никак не лезшие на ногу и несомненно не свои, а карякинские, в чем-то путанно оправдывался. На улице он еще раз ощутил всю непоправимость своей чрезмерной откровенности.
«Сумасшедший чорт!» злобно подумал он о Карякине, застегивая шубу.
Терентий Никитич машинально запер дверь на крючок и опять подумал о Булкине и Алексее. Он чувствовал, что Алексей был бы доволен им. И то, что он даже гордится этим, поразило и опять обидело его. Что, разве Алексей указчик для него? Яйца курицу, что ли, учить стали? «Совсем ты, Терентий Никитич, запутался сегодня! А поговорить-то и не с кем…»
Он подошел к маленькому столику, на котором стояла выцветшая фотография женщины в длинном синем платье и пестрой шали, взял фотографию в руки, зачем-то погладил ее и, тяжело вздохнув, сказал:
— Вырос наш Олеша, Марья… Ох, вырос!..
В вечернюю смену у каждого станка загорается лампочка. Сотни лампочек яркими светляками освещают цех, отражаются причудливыми отблесками в стали станков, в деталях, в отполированных частях машин. В цехе становится наряднее и праздничнее, и даже груды железного мусора, не убранные от станков и окрашенные желтым электрическим светом, кажутся блестящими украшениями, а тонкие медные стружки отсвечивают червонным золотом.
Если смотреть на дизельный цех снаружи, в окна, все светлячки переливаются и кажутся живыми, очень веселыми и подвижными. В каждом переплете оконной рамы они отражаются гостеприимным блеском.
А вверху, под высокой крышею цеха, — загадочный полумрак, и в полумраке этом, блестя большими огненными глазами и внося в общий мерный шум цеха свой особый гудящий шум, опуская вниз длинные цепкие хоботы, проносятся краны.
Дизельный цех помещается между котельным и сталелитейным. И после оглушительного шума молотов в котельном цехе и нестерпимого жара мартенов и забивающей легкие пыли в сталелитейном — в высоком и чинном, поблескивающем отработанным металлом, дизельном цеху кажется торжественно, и даже тихий и мерный шум станков успокаивает и радует.
Сегодня Терентий Никитич получил первое письмо от сына. Получил он его перед самым началом работы, прочесть не успел и теперь нетерпеливо дожидался перерыва. Письмо лежало в кармане куртки, но Карякин уже несколько раз вынимал его, смотрел на адрес, глядел на свет, и белый конверт весь пропитался машинным маслом. Наконец, старик не выдержал и вскрыл. Осторожно посмотрев на соседний станок, словно оберегая письмо от соседа, — хотя он и так знал, что у Булкина сегодня выходной день и он в деревне, — Карякин надел большие очки в узкой железной оправе и, придвинув письмо к самой лампочке, принялся за чтение.