Порт-Судан - страница 5

, с корабля спускали веревочный трап, и лоцман, подходивший на маленьком паруснике, поднимался на борт, чтобы руководить конечным этапом входа в порт и швартовки судна. По правде говоря, нередко случалось, что он был полувменяем от водки или хата, и капитан корабля, закатив все подобающие приветствия и оказав все знаки почтения в цветистом стиле Тысячи и одной ночи, впихивал его в каюту с полным стаканом виски, в то время как двигатели запускали на малый ход вперед. Чиновники не видели в этом ничего плохого и не боялись, что их репутация пострадает, особенно если к дозе спиртного прибавлялись несколько долларов. А в случае посадки на мель в Порт-Судане о том не сожалели, не более чем в других местах; в целом, все были довольны. И вот эта эпоха (все же было бы большим преувеличением сказать — благословенная) уж давно кончилась. Отныне корабли становились на якорь за коралловым рифом, за той линией, где море аметистового цвета принимало цвет пожухлого бананового листа, что говорило о резком увеличении глубины. А вместо веревочной лестницы вдоль борта опускали причальный трап.

И дело не в том, что лоцманы стали немощными (действительно, у некоторых не хватало руки или ноги, хотя это не мешало им быть довольно ловкими при случае); просто плата шла натурой, то есть молодыми девушками, украденными или купленными по бросовой цене на Цейлоне, Филиппинах, Калимантане или в других местах и посаженными в трюмы с цепями на ногах; послужив развлечением для матросов во время пути, они поставлялись в придачу к сумме портового сбора зловещим «авторитетам», уж давно поделившим между собой весь город. Их выгружали с корабля на маленький парусник запакованными в джутовые мешки со штемпелем «рис» или «кофе», а новые хозяева часто даже не утруждали себя открыть их: они обращали куда меньше внимания на качество товара, чем древние работорговцы из персидских сказок, где описывается, как они опустошают трюмы с парчой, жемчугом и дамаскским золотом и серебром, лишь бы стать обладателями газельих глаз и смуглого овального личика с блестящими перламутровыми зубами. На самом деле несчастные девушки были обречены не только на сексуальные услады, но и просто на жизнь рабочего скота и жестокое обращение. Мой инфернальный почтальон с лицом прокаженного, что вручил мне письмо от А., тоже участвовал в таких сутенерских сделках.

Я, естественно, был в курсе этой торговли. И порицал это, несмотря на страшную летаргию и скептицизм, что снедали меня сильнее малярии. Как уже говорилось, я и сам сводничал понемногу, но там все было обычно: девушки совершенно свободно поднимались на борт, в буквальном смысле, спускались так же, и я не занимался торговлей человеческим скотом. Я счел уместным осведомить об этом одного молодого доктора, которого защита — по крайней мере, я так думал — какого-то гуманитарного дела загнала на это унылое побережье, потом еще одного высокопоставленного чиновника из международной организации, приведенного на этот же край света злополучной поломкой реактивного двигателя. Наивная гордость переполняла безупречного молодого доктора, одетого в хаки с головы до ног, как и подобает настоящему загонщику, каким он себя воображал, при мысли, что он командует целым эскадроном джипов 4x4 и даже маленьким одномоторным самолетом, с которым он держал связь по радио. Удовольствие, что светилось на его лице, было не только смешным: в определенных условиях оно должно было побудить его на неожиданно смелые поступки, которые были такой же частью его игрушечного арсенала, как двухдневная щетина на щеках, шарф, повязанный вокруг шеи, и солнцезащитные очки, — он не мог это даже представить, будучи, предположим, простым гастроэнтерологом в Труа.

Мое поведение ему докучало: оно не совпадало с планами его кампании, которые казались внезапно остановленными, как плановое производство какого-нибудь советского комбината. Общественное мнение, поучал он меня, — это главное во всем. Реагировать, стало быть, надо тогда, когда оно показывает свою волю еще не явно, но настойчиво, как младенцы своим повторяемым писком дают понять, что хотят на горшок. Значит, надо