Porte ouverte - страница 5
Кровь Господня, претворённая в вино, наполнила чашу.
Сколько там было этой влаги? Один небольшой глоток. Но именно он переполнил чашу терпения. Ландскнехты, набранные в германских землях, заражённых лютеранской ересью, не могли спокойно смотреть, как священник причащается вином, не оставив пастве ни единой капли.
В германских землях миряне причащаются не только хлебом, но и вином. А здесь им дозволено только созерцать.
Строй нарушился. С криками: «Пить! Вина! Воды!» — солдаты ринулись на своего предводителя. Имманус вздел бронзовое распятие и обрушил его на искажённое криком лицо ближайшего наёмника. Потом его самого ударили чем-то тяжёлым, и свет померк.
Имманус не знал, сколько времени пробыл без сознания. Но и очнувшись, он не мог повернуть головы, оглядеться по сторонам. Хотя на что там глядеть? Разгромленный обоз, брошенные пушки. Возможно, несколько трупов мародёров, не поделивших скудную добычу.
Да и что делить? Воды и церковного вина в запасах Иммануса не хватило бы, чтобы смочить губы каждому из грабителей. Теперь, лишённые руководства, разбившиеся на отдельные шайки, они бредут к неизбежной гибели. Мародёров было не жаль, не жаль даже самого себя. Мучила мысль, что он не сумел принести сюда истинное слово, вселить в тощие сердца летучих тварей страх божий.
Полупрозрачная тень накрыла распростёртого Иммануса. Один из обитателей сожжённого гнездовья завис над священником, и тот вдруг подумал, что крылатый куда больше похож на человека, чем на богомола. Глаза — слишком большие, но почти человеческие, губы, так трагически изгибавшиеся, когда пламя охватывало казнимых… Ушей и носа нет, но так ли они важны?
Летучий склонился над Имманусом, обхватил его тонкими лапками и приник к нему долгим поцелуем. Не тем братским прикосновением бескровных губ, каким обмениваются духовные особы, а поцелуем страстным, когда двое сливаются в одно. И одновременно Имманус проник в мысли павшего на него летуна.
«Вода! Много воды!»
Жестокие пришельцы оказались на диво сочными.
В каждом из них было столько воды, что хватило бы напиться десятерым.
Имманус понял, что сейчас его выпьют досуха. Он ещё пытался сопротивляться, но сил не осталось.
— Меня не интересует судьба наёмников, — произнёс герцог Эрлау, — но я хотел бы знать, где мои подданные. Опустело не одно селение, но и все окрестные деревеньки и хутора, а это больше тысячи человек. Где они?
— Ваша светлость, они боятся. Не в обиду вам будь сказано, но о вас ходят самые смутительные слухи.
— Это не причина, чтобы скрываться от своего сеньора.
— Благородному сеньору так же трудно понять мысли мужика, как и мужику мысли сеньора. Я думаю, вам лучше обсудить эту тему с жителями деревни.
— Как я могу это сделать?
— Попробуйте завтра с утра вновь протрубить вызов перед воротами замка.
— Перед воротами, которых нет…
— Ворота есть всегда. Просто они по-разному распахнуты перед теми, чьё сердце открыто и чьё заперто.
— Вы интересный собеседник. Я с удовольствием увидел бы вас при своём дворе.
— К сожалению, это совершенно невозможно.
— Да, я знаю. До свидания, друг мой.
На следующее утро на звук герцогского рога из крепостных ворот вышли два человека. Меньше всего они напоминали бунтовщиков. Многократно кланяясь, они от имени жителей изъявили полную покорность новому сеньору, пообещав выплачивать налоги в том же размере, что и при прежнем герцоге. В свою очередь, герцог обещал им защиту и покровительство, что нелишне в благодатном краю, на который мало кто из соседей не захочет устроить грабительский набег.
— Но чего я не потерплю в своих землях, — твёрдо объявил Эрлау, — так это поклонения дьяволу и присным его. Всякий, кто вздумает предаться нечистому, будет повинен смерти. Тот, кто уже бывал на шабашах, должен покаяться, вынести епитимью и получить прощение, если, конечно, на его совести нет погубленных душ.
— Ваша светлость, в наших краях не водится подобных мерзостей. О ведьмах мы слышали только в сказках.
Герцог, немало воевавший против еретиков, знал, как часто обвинения курии оказываются ложными, и поэтому не стал спорить, лишь спросил: