Портрет незнакомца. Сочинения - страница 5

Особое место Вахтина — политического мыслителя — связано с тем, что, кроме российско-советского политического опыта, он был очень близко знаком с новейшей историей Китая. Как ученому-китаисту, ему было разрешено однажды съездить в эту страну (1966), и поездка пришлась как раз на канун — начало Культурной революции. Опубликовать «Китайский дневник» ему не разрешили, но он рассказывал о поездке в лекциях и сумел выступить чуть ли не пятьдесят раз, прежде чем выступления были запрещены. Вспоминаю одну жутковатую деталь из его рассказов: делегацию советских писателей и ученых разместили в университетском общежитии, по два человека в спальне, но оказалось, что все спальни соединены друг с другом пустыми проемами в стенах, украшенными вазами с цветами. А что — пусть коммунистический человек даже во сне остается неотделим от коллектива! Страх, что кремлевские лидеры могут последовать китайскому примеру и проделать ниши в стенах наших коммунальных квартир, долго не оставлял меня.

Вглядываясь в механизмы возникновения тоталитаризма в различных человеческих сообществах, Вахтин очень заинтересовался страшной трагедией в Гайяне, где религиозный лидер Джим Джонс в 1978 году заставил — вынудил — 900 своих последователей покончить с собой и отравить детей. Каким образом тысяча свободных американцев добровольно отдалась под власть одного фанатика, уехала за ним в полудикие джунгли и там послушно выпила несколько котлов с ядом — эта драма стала темой его отдельного исследования «Гибель Джонстауна» (1979).

Суммируя свои размышления о русской истории, Вахтин написал в 1978 году (эссе «Человеческое вещество»): «Всемирно-историческим достижением нашего народа <…> является то, что не погиб он окончательно ни нравственно, ни физически, а уцелел в обстоятельствах, казалось бы, безвыходных, потеряв многие миллионы жизней в братоубийственной войне, в войнах, голоде, холоде. Уцелел вопреки, а не благодаря своим вожатым, вождям, руководству, которые были — хуже некуда. И то, что уцелел, — это чудо, равного которому я в истории не знаю».

Роль политико-исторического мыслителя отличается от роли ученого-естествоиспытателя. Ученый говорит: «Гелий обязательно поднимет дирижабль в воздух; призма обязательно разложит белый луч на семь цветов радуги; ракета вырвется из атмосферы, если достигнет нужной скорости». Мы слушаем пророчества ученого и уважаем его за то, что эти пророчества «сбываются».

Роль — задача — исторического мыслителя в другом. Он — дозорный на корабле, стоящий на бушприте — повисший на верхушке мачты — и предупреждающий нас об опасности впереди: «Рифы! Воронка! Мель! Пороги! Шторм!» А дальше уже все будет зависеть от рулевых, от гребцов, от тех, кто натягивает паруса, выкачивает воду из трюма: расшифруют ли они его сигналы, захотят ли отбросить свои повседневные хлопоты и раздоры и дружно схватиться за весла, за штурвал, за канаты.

Есть некая символичность в том, что фамилия «Вахтин» так созвучна русскому слову «вахтенный». И независимо от того, какое место займет он в ряду русских прозаиков и русских политических мыслителей, уже сегодня можно с уверенностью утверждать: свою «вахту» он отстоял достойно.

Игорь Ефимов

Пенсильвания, февраль 2010