Портрет убийцы - страница 60
— Я люблю тебя.
Он поднял на меня глаза, улыбнулся:
— Я тоже тебя люблю.
Когда мы ехали, у меня впервые за многие дни на душе было легко. Даже реакция Пола, когда я наконец нашла подходящий момент и сказала ему, — неверие, затем идиотская радость, — лишь ненадолго утишила мои сомнения. У меня по-прежнему было такое чувство, точно я балансирую на канате, что в любую секунду Пол повернется и объявит: это его не устраивает, он желает мне всего самого хорошего, позаботится, чтобы у меня было достаточно денег, но ничего больше я ожидать от него не должна. И то, что он согласился поехать со мной к папе — несмотря на возможность разругаться, услышать обвинения, злобные слова, — говорило куда больше о том, что он берет на себя обязательства, чем любые пустопорожние рассуждения, какое имя дать мальчику, а какое девочке. Это выглядело как новое начало. Я впервые почувствовала, что он окончательно решил держаться меня, что этого он действительно хочет.
— А он не попытается уговорить нас пожениться?
Я изменила скорость перед предстоящим подъемом.
— Не думаю. Он весьма спокойно отнесся к тому, что мы съехались, он просто хочет, чтобы мы были счастливы.
Пол коротко рассмеялся, положил руку мне на колено.
— Мне не терпится увидеть его лицо, когда ты ему скажешь.
Мы приехали. Прежде чем выйти из машины, я повернулась к Полу, заглянула ему в глаза, проверяя, все ли в порядке. Он кивнул:
— Пошли.
Папа обнял меня, поцеловал, довольно тепло приветствовал Пола, затем пригласил нас в гостиную. Мы расселись, и наступила неловкая пауза — папа, казалось, чувствовал, что предстоит нечто экстраординарное, что сейчас не время для болтовни. Я старательно продумала, как ему сказать, и похоже, мне надо было это делать прямо сейчас.
— У нас есть новость.
Брови взмыли вверх, приглашая меня продолжить. Я взяла Пола за руку.
— У нас будет ребенок.
Папа откинулся на спинку кресла — того самого, что все эти годы выдерживало его вес. А я изучала его лицо, пытаясь понять реакцию. Я увидела, как его глаза метнулись на Пола.
— Но я ведь это уже знаю, — сказал он, снова посмотрев на меня с озадаченным видом. — Ты же говорила мне, помнишь, в последний раз, когда была здесь пару недель назад?
Я почувствовала, как дернулись пальцы Пола. Я молча покачала головой, глядя на папу, на его застывшее лицо, прокрутила в мозгу беседу, которая у нас была, как я спросила его, не жалел ли он когда-либо, что стал отцом. Я не хотела сообщать ему до разговора с Полом. Я хотела просто побеседовать с ним.
В мозгу моем было одно-единственное слово — «но». Рука Пола выскользнула из моей. Мои губы сомкнулись, не произнеся возражений. Исправить ничего уже было нельзя — урон был нанесен.
Холли иногда начинает ворочаться около часа ночи, испуганно вскрикивает. А я еще не засыпала, злясь на Пола, спящего сном праведника рядом со мной. Я вылезаю из постели, склоняюсь над кроваткой Холли, тихо шикаю и намереваюсь взять ее на руки. Она же не знает, где находится. «Все в порядке, — говорю я ей, — мама с тобой». Я просовываю руку под ее плечики, осторожно ее приподнимаю, предлагаю ей «Томми Типпи». Она жадно пьет воду, пару раз отстраняется от бутылочки, чтобы передохнуть.
Полумрак в спальне освещен отражением от флюоресцентных трубок из передней. Холли перестает пить, продолжает сидеть, глядя прямо перед собой, плечики ее поднимаются и опускаются все медленнее по мере того, как рассеивается страх. Я поддерживаю ее за спинку, но она не обращает на меня внимания, взгляд ее устремлен на конец складной кроватки, словно она не может понять, что это такое. В призрачном свете ее светлые волосы блестят как платина, они свалялись, перепутались, упали ей на лоб, болтаются на ушах, прилипли к щечкам. В сумерках ее глаза становятся необычными, ресницы кажутся черными, словно густо намазанными. Она выглядит до нелепости взрослой. Странные трюки играет с нами свет, но на какой-то миг моя дочка становится миниатюрной копией будущей взрослой. Она выглядит растерянной, дезориентированной, не ведающей ни времени, ни места. Я не знаю, кто посеял в ней страх, кто за это в ответе. И грудь сжимается, возникает боль. Я протягиваю к ней другую руку, вынимаю ее из кроватки, прижимаю к себе, чтобы она почувствовала тепло, что она в безопасности, в надежном месте. Я снова держу ее как малютку, пока глазки ее не закрываются. Проходит не знаю сколько времени, прежде чем я осмеливаюсь пошевелиться, осмеливаюсь положить ее — как можно незаметнее — снова в собственную кроватку.