Портрет в сандаловой рамке - страница 13

— Завидное легкомыслие в рядах мыслящей интеллигенции, — нахмурился Мишель, направив автомобиль под взлетевший шлагбаум.

— Почему-то мы не думали, что все это так серьезно, — помрачнела Анна. — Я получила диплом доктора медицины и вместо того, чтобы умчать в Аргентину, осталась дома. Подвернулась интересная работа. Тот самый обольстительный профессор химии, читавший курс в университете, пригласил бывшую ученицу-отличницу в свою научную лабораторию. Там занимались исследованиями раковых опухолей. Представляешь? Да это мечта всякого медика — найти средство от рака!

— К тому же кумир был рядом. — Мишель припарковал автомобиль у тихого сквера и повернулся к Анне, изучая ее лицо насмешливым взглядом. — Но студенческая влюбленность не переросла в любовь…

— Эх… Не успела. Не успела перерасти. Анри был женат, имел двух сыновей… Несколько торопливых гостиничных свиданий, оставляющих горечь и стыд, — вот и весь мой роман. А тоска! Господи, какая была тоска… — Анна все еще старалась выдержать шутливый тон, но в серых глазах блеснули слезы незабытой обиды. И она отвернулась к окну.

— За романтическими кудрями Анри Дебера скрывался мелочный и трусливый буржуа. История вечная, как Эмма Бовари. — Он осторожно взял ее руку.

— Верно! Я перечитала роман Флобера и решила последовать примеру героини — отравиться от глобального разочарования.

— Дурочка моя! Ты выбрала яд… — Он сжал ее пальцы.

Анна смахнула слезы рукавом плаща и рассмеялась:

— Очень придирчиво выбирала, оценивая симптомы. Но богатое воображение помешало — я слишком хорошо представляла, как в больнице станут спасать несчастную дуру, прочищая желудок сифонной клизмой… Немного поколебалась — не стать ли легкомысленной прожигательницей ненужной совсем жизни? Но в результате первых попыток прожигания впала в серую меланхолию. Такую привязчивую, как зубная боль. Она отравляла все вокруг, как осколок чертова зеркала, попавший в глаз андерсеновскому Каю.

— Бедняга видел только червя, пожиравшего розу… Его сердце стало ледяным. Знаешь, иногда я боюсь стать Каем. Боюсь разучиться радоваться, утонуть в черноте. — Он замолчал, глядя перед собой невидящим взглядом. Только сильнее сжались челюсти и побледнели сжатые губы. В тихий переулок с грохотом въехали немецкие мотоциклисты, пронеслись, спугнув стайку голубей и толстую няню с детской коляской, пустившейся во всю прыть под зеленеющую сень сквера.

— Ни за что! Никакого зловредного червя и агрессивной черноты допускать нельзя! Врач должен верить в то, что он может спасти. Иначе… Иначе у него ничего не выйдет. Но… — Анна с тревогой заглянула в глаза Мишеля, — иногда я думаю: а вдруг я не храбрая Герда? Вдруг не умею спасать?

— Ты храбрая. Ты умелая. И мсье Тисо вовсе не нытик. Ну, посмотрите на меня хорошенько, доктор, разве я похож на меланхолика? У меня другая болезнь… — Его лицо оказалось совсем близко. А глаза больше не смеялись. Они молили.

Анну бросило в жар, и только одна мысль билась во всем ее существе: «Нужен, нужен! Господи, как он мне нужен!»

— Ты похож… Ты похож на… — пролепетала она пересохшими губами. — Скажи: «моя девочка»…

Он обнял ее так, словно встретились они только что на перроне после долгой разлуки, истосковавшиеся, измученные одиночеством.

— Девочка моя… Моя девочка. Радость моя… Свет. Моя жизнь, — быстро твердили его губы, обжигая быстрыми поцелуями.

В комнате с каштаном под раскрытым окном сидела Вера, отхлебывая горячий кофе и кидая на подоконник кусочки круассана для оживленно завтракающих горлиц. Некоторые, самые бойкие особи, даже заглядывали в комнату, вытягивая сизые шеи и проверяя блестящим глазом наличие следующей порции угощения. Рядом с пакетом молока лежал в боевой готовности диктофон, фиксируя тихий рассказ:

— …Анне и Мишелю несказанно повезло — нашлись две половинки и составили единое существо, совершенно неразделимое. Разлука ввергает таких людей в предкоматозное состояние. Им трудно дышать, и туман бессилия застилает глаза. А стоит сойтись вместе — аж дух занимается от щедрости дара и хочется выложить про себя все самое главное…