Поселок Тополи - страница 9

Близость пожара всегда как-то подстегивала деда, но пугаться он зря не пугался. Он знал, что пожар, в отличие от землетрясения, или оползня, или извержения вулкана, можно остановить или повернуть. Люди понимающие умеют даже бороться с огнем при помощи огня. Так он и сам поступил в 1913 году и спас свою ферму, а у других, по соседству, все погибло. В тот день, 13 января, даже от Прескота ничего не осталось. Утром был городок как городок, а к вечеру — куча обуглившегося мусора, и вся семья Гибсонов сгорела заживо.

Тот ужасный день начался вот так же. И то же было число на календаре, тот же резкий северный ветер, тот же слабый запах дыма и жара все сильнее — до 112 градусов[2] в тени. А когда пожар перевалил через горы и обрушился в долину наподобие тысячи мчащихся бок о бок паровозов, тогда стало еще жарче — так жарко, что птицы на лету падали мертвыми, и трава загоралась чуть ли не сама собой, и запертые дома взрывались, и закипали ручьи.

Но это все было очень давно. Теперь такое невозможно. Теперь повсюду сотни пожарных, обученных, оснащенных быстроходными машинами с цистернами и рукавами. Они молодцы, знают свое дело. Теперь в эвкалиптовых и сосновых лесах прорублены просеки — широкие голые рубцы тянутся по склонам, там вся трава до последней былинки запахана в землю, а земля не горит. Теперь везде появились дома, фермы, а самые густые заросли, особенно опасные при пожаре, в большинстве расчищены (так, по крайней мере, все говорят). Теперь на высоких местах настроили водонапорных башен, а на западном склоне долины есть Прескотское водохранилище — восемь миль в длину и полторы, а то и больше, в ширину. Какой это пожар, спустившись из лесов, может поглотить миллионы тонн воды? Какой пожар может перескочить через водохранилище шириною в полторы мили?

Дым, который он почуял старым носом, скорее всего, не от лесного пожара. Сирен не слышно, и ночью их не было, это точно. Вся долина еще спит, только вот ветер. А может, это Фэрхоллы — они уж лет сорок как встают спозаранку — насовали в кухонную плиту сучьев с листьями.

…Фэрхоллы еще спали. Встал только Питер, но он отнюдь не топил кухонную плиту. Он купался в ручье, который дедушка, когда был помоложе, запрудил камнями, землей и стволами древовидных папоротников. Но дедушка строил запруду не для купания. Купаться в ручьях считалось неразумным. Около воды всегда водятся змеи, а под водой много коряг.

Питер был единственным внуком Фэрхоллов, единственным ребенком их единственного сына, и ни для кого это не было так ощутительно, как для самого Питера. Ему приходилось нелегко, потому что на нем были сосредоточены почти все мысли, и вся любовь, и все надежды семьи. Это был тяжкий груз, пригибавший его к земле. Почти все время все боялись, что с Питером вот-вот случится что-нибудь ужасное: что он убьется в автомобильной катастрофе, или утонет, или заболеет и умрет.

«Питер, осторожно!», «Питер, не ушибись!», «Питер, смотри под ноги», «Питер, ты здоров?», «Питер, скорее переоденься, ты весь промок», «Питер, давай я тебе разотру грудь», «Питер, сейчас придет доктор»…

Он прекрасно все понимал. Он понимал, что лишь очень редко их любовь приносила ему радость, обычно она внушала ему тоскливый страх. Это относилось и к родителям, и к старикам. Иногда он спрашивал себя: неужели вот так же, в таком же состоянии непрерывной тревоги, рос его отец?

И все же Питер в тринадцать лет был здоровым и крепким мальчиком, только вот упорно не толстел. С тех пор как он себя помнил, он проводил две недели января — вторую и третью — у деда с бабкой, и почти всякий раз дедушка встречал его словами: «Мы тебя тут живо откормим». Дедушка и бабушка совсем не менялись. Они всегда выглядели одинаково, всегда говорили одно и то же, всегда душили его своей любовью, разве что удавалось хитростью избавиться от них на некоторое время. Они и не догадывались, что он уже несколько лет рано утром бегает купаться в ручье, если погода жаркая. Конечно, только при этом условии, потому что вода в ручье даже лётом очень холодная. У него все тело покрывалось гусиной кожей, но удовольствие было огромное. Нырнуть в ледяную воду — все равно что вырваться из тюрьмы.