Пошлый, как лебедь - страница 18

Буш хотел лучшего и рассуждал прямолинейно. Поскольку богатые в Америку приезжали редко, бедность здесь всегда была универсальным, но транзитным состоянием. В этом уравнении недвижимость служит социальным ускорителем. Бедные автоматически становятся богатыми, приобретая дома, которые постоянно растут в цене: солдат спит — служба идет.

Итогом этой социальной инженерии стало рекордное за всю историю страны число домовладельцев, составившее на своем пике 69,3% от всего населения. О других результатах этой сострадательной деятельности можно судить по судьбе не говорящего по-английски сборщика клубники из калифорнийского поселка Бэйкерфилд, который, получая 14 долларов в час, купил без аванса дом за 720 000, без всякой надежды за него расплатиться. Одни покупали дома в надежде на жильцов, другие — на будущее, третьи — на дурачка, и все — в долг, обеспеченный исключительно благими намерениями правительства. Отсюда и беда: экономика, как все живое, не терпит насилия, даже если оно оправдано любовью.

Это не значит, что в кризисе виноваты только бедные. Богатые тоже хороши. В разгар бума дома покупали и продавали, не успев в них въехать. Еще недавно никто не мог поверить, что дом, такая твердая, ощутимая, материальная вещь, может оказаться столь же эфемерным, как невесомая акция. Когда это стало ясно даже банкам, в стране начались поспешные распродажи, бедные остались, где были раньше, цены рухнули, и каждый шестой дом сегодня стоит меньше, чем за него должны хозяева.

Для тех, кто живет под своей крышей, с одной стороны, ничего не изменилось, с другой — всё. Ведь дом — персональный банк, овеществленный семейный капитал, заложив который, учат детей, покупают дачу, проводят старость. В конечном счете от цены недвижимости зависит самочувствие Америки. Сейчас она сама не знает, считать себя богатой или бедной. И это опасно, потому что американскую экономику тормозят не бездомные и безработные, а те, кто, боясь оказаться среди них, перестал тратить деньги в ожидании — то ли лучшего, то ли худшего.

Александр Генис

Нью-Йорк

16.01.2009

Как многие знают, а остальные догадываются, отдать власть намного труднее, чем ее добиться. Сами отцы-основатели окончательно поверили в победу американской революции лишь тогда, когда торжественно и мирно произошла первая смена президентов. Это вроде бега с эстафетой: важно не только обогнать других, но и безошибочно передать палочку. В этом сокровенный смысл инаугурации: финальный праздник демократии.

Никогда еще Америка так ему не радовалась. 79% американцев не могли дождаться, когда Буш покинет Белый дом. Примерно столько же — 82% — ждали Обаму с распростертыми объятиями. И этот показатель на 15% выше, чем тот, каким мог до сих похвастать любой из начинающих президентов. Оно и понятно: инаугурация — апофеоз любви Америки к себе. Проголосовав за Обаму, она, преодолев темные предрассудки, оказалась лучше, чем сама думала. Теперь об этом можно уже не спорить, а вспоминать с лестным удовлетворением. Выборы Обамы — что высадка на Луну: непрагматическая победа.

Во всяком случае, так ее восприняли в нашем тихом, казалось, навеки захваченном пенсионерами избирательном участке, где в тот судьбоносный вторник впервые выстроилась очередь. В столетней мэрии, под мутными портретами усатых магистратов, принадлежащих кисти заслуженно забытых художников, гудела пестрая толпа. Она выглядела, словно сама Америка. Пожилая пара принаряженных корейцев, матрона с взрослыми детьми, тезка-почтальон (я с ним часто болтаю), чернокожая женщина-пастор из протестантской церкви и несколько непривычно сдержанных юношей призывного возраста и неопределенной этнической принадлежности. Отстояв в очереди, нажав заветную кнопку, убедившись, что мой голос засчитан, я раздвинул похожие на театральный занавес шторы кабинки и неожиданно для себя чуть поклонился дожидавшимся избирателям. Мы друг другу даже похлопали, ибо все понимали, что угодили в историю.