Пошлый, как лебедь - страница 20

Рядом с моим домом, сразу за мостом через Гудзон, начинается одно из бесчисленных парковых шоссе, раскинувшихся по лучшим уголкам страны без особой на то необходимости. В тридцатые их строили федеральные власти, чтобы платить скромное и необходимое жалованье той четверти Америки, которая осталась без него. Наша дорога — моя любимая, потому что она никуда не ведет. Это — прогулочная трасса сквозь кленовые леса и еловые холмы, открывающие вид на реку. То и дело через шоссе переброшены изящные мостики в модном тогда стиле арт деко. Все они — разные, чтобы дать заработать архитекторам. На каждом выезде — парк: заселенные форелью пруды, столы для пикников, детские площадки, навес с камином под крутой, как в шале, крышей на случай дождя. И где-нибудь в углу состарившаяся табличка, напоминающая о том, что за все эти зеленые радости расплатилась федеральная программа Рузвельта. Память о ней разбросана повсюду. В Нью-Йорке, например, это — судейский квартал с такими парадными дворцами правосудия, что колонн у них больше, чем в акрополе. Даже писателям Белый дом нашел тогда дело. Шесть тысяч авторов отправили сочинять путеводители по каждому штату. Среди них был и Джон Стейнбек, и Джон Чивер, и Сол Беллоу.

Примерно это обещает Америке Барак Обама, но далеко не всех такой план радует. Если одни историки считают, что Рузвельт спас Америку, то другие — что не очень. Экономике, говорят они, просто повезло: началась война, занявшая все, в том числе и женские, руки. Оборонная промышленность, выпускавшая каждые 90 секунд по большому бомбардировщику, и была той самой «экстраординарной программой стимулов», что, покончив с Великой депрессией, принесла всем выжившим беспрецедентное процветание.

Надо сказать, что такая интерпретация прошлого оставляет будущему пугающую перспективу. Но, к счастью, ученые не всегда правы. Я в этом убедился, следя за финансовыми новостями. Когда нефть стоила сорок долларов за баррель, один эксперт предсказывал, что цена дойдет до ста. После того как это случилось, он пообещал, что к нынешней зиме цена на нефть перевалит за две сотни, но она вновь упала до сорока. Как видим, специалист был прав один раз из двух. И это значит, что предсказательная сила экономической науки не меньше, чем у орла и решки.

Александр Генис

Нью-Йорк

22.01.2009

Собор святого Иоанна Богослова в Нью-Йорке

Когда (28 января 1996 г.) умер Бродский, я был в Иерусалиме и никогда об этом не жалел. Говорят, что уже в похоронном бюро (на Бликер-стрит, в Гринвич-Вилледж) началась борьба российских чиновников за тело поэта. К тому же после смерти у Бродского оказалось столько близких друзей, что им стало тесно в русском Нью-Йорке.

Не успев к похоронам, я попал на поминальную службу в кафедральном соборе св. Иоанна Богослова. Эту самую большую в мире готическую церковь заложили больше века назад, а строят (и перестраивают после страшного пожара в 2001-м) еще и сегодня. Тут много достопримечательностей: уголок поэтов, как в Вестминстерском аббатстве, бесценные витражи, знаменитая коллекция детских рисунков, портрет мироздания на бизоньей шкуре (приношение индейских племен). В соборе св. Иоанна царит либеральный экуменический дух. Здесь даже отмечают предрассветными концертами вполне языческие праздники зимнего и летнего солнцестояния. К тому же в расположенном возле Колумбийского университета соборе всегда много профессоров и студентов.

Дата поминального вечера была выбрана без умысла: просто до 8 марта собор был занят. Только потом подсчитали, что именно к этой пятнице прошло 40 дней со дня смерти Бродского.

В древних русских синодиках традиционный распорядок поминовения объясняют тем, что на третий день лицо умершего становится неузнаваемым, на девятый — «разрушается все здание тела, кроме сердца», на сороковой — исчезает и оно. В эти дни усопшим полагалось устраивать пиры. Но чем можно угощать тех, от кого осталась одна душа? Бродский был готов к этому вопросу. В «Литовском ноктюрне» он писал: «Только звук отделяться способен от тел».