Посланник

Сибирь-матушка!.. Тайга необъятная, просторы бескрайние, богатства безмерные…. Матушка, но не как Москва — теща российская, алчущая жадностью и вечно недовольная нашими гражданами, не москвичами. Понаехали тут….

Но, столица! И прутся туда гении русские. Она всех принимает. Кого-то проглатывает, кого-то выплевывает, кто-то приживается, а кто-то и нет. Кормит Москву Россия, отдает лучшее, а она, как капризный ребенок, все недовольна. То ножкой взбрыкнет на Болотной, то разревется демонстративно на какой-нибудь площади. Главное непонятно — ждет-то чего: конфетки или пинка? А остальное все ясно — обыкновенный капризный ре-бенок. Обратить на себя внимание. Хоть и теща. Смотрит на Сибирь — тайгу зеленую, а глаза, понятно, зеленью и отсвечивают.

Николай глянул на часы — пора, машина уже ждала у ворот, и натасканные охран-ники проверили неоднократно вокруг все. Они уже не заходили к нему, как раньше, бес-церемонно в личные покои, выполняли все указания и пожелания. Если, конечно, просьбы не выходили за рамки охранной, пусть и индивидуальной, инструкции. Он никогда не отличался абсолютной точностью, мог задержаться минут на пять, мог выйти и раньше, но, в основном, время соблюдалось.

В работе никакие погрешности, как дома, не допускались. Если назначалось со-вещание на 10–37, значит, оно должно начаться именно в 10–37, а не минутой раньше или позже. За это его считали вначале ненормальным, любителем повыкалупываться, но быстро привыкли, а некоторые даже ценили и уважали. Особенно после того, как он «отодрал» генерала, опоздавшего на назначенную встречу всего на минуту. Ссылки на дорожные пробки не прокатили. Шеф, как все его звали в лаборатории, заявил просто и жестко: «Ваши пробки на дороге, генерал, могут сформировать пробки в науке. А они мешают плодотворно и структурно думать. И получать результат, естественно. Вы, генерал, хотите, что бы я доложил наверх, что получение сверхматерии срывается из-за вашей расхлябанности?»

Шеф так и не принял генерала, не стал с ним затрагивать вопрос, по которому и пригласил его, сославшись на внезапно возникшие плодотворные мысли. Плодотворных мыслей никаких, естественно, на тот период не было. Просто Николай иногда своеобразно мстил охране и другим военным за лишение свободы. Свободы побыть одному, прогуляться по парку, лесу или городу без докучного сопровождения, сующего свой нос повсюду. Он понимал все, воспринимал охранные действия для других, но на свой счет принять пока не мог.

Николай спустился со второго этажа, вышел на улицу, где прямо у дверей уже с открытой дверцей стоял бронированный Мерседес. Коротко бросил:

— К генералу Федорову.

— Не на работу? — Удивленно переспросил водитель.

— Ты что глухой, Дмитрий?

— Извините, шеф, больше не повторится.

Михайлов удовлетворенно и незаметно улыбнулся, представляя, как засуетится генерал, получив такое известие. Он еще ни разу не приезжал к нему по утрам, да и вообще, ни разу не приезжал в управление.

Николаю казалось, что Федоров его ненавидит. Наверное, было за что. Его, гене-рала, начальника УФСБ, отстранили по существу, как он считал, от всех дел и заставили охранять никому доселе неизвестного мужика. И не просто охранять, а исполнять, как он сам выражался, долбанутые капризы. Быть охранной нянькой не хотелось. Но присутствовал в работе и свой интерес — это высокие полномочия и целый комплекс контрразведывательных мероприятий, стоявших на контроле у первого лица, руководителя службы. Даже Федоров по существу не знал, чем занимается этот мужик, знал лишь то, что генерал-полковник, директор ФСБ, получил определенные конкретные указания от самого Президента. Мужик проходил в конторе под псевдонимом Посланник, но на работе все звали его Шефом.

С него, естественно, никто не снимал основных, ранее поставленных задач, но новое направление стало приоритетным.

Федоров понимал, что здесь «варится» что-то особенное, раз Посланника поручили не управлению охраны, более натасканному ведомству в данных вопросах, а контрразведке ФСБ и ее спецназу. Значит, оперативные вопросы не отодвигаются на второй план, а наоборот — могут стать первостепенными. И он понимал, что более или менее серьезный прокол будет стоить ему головы.