После праздника - страница 11
И вот он шел по делу и столкнулся с Морковкиной. Под его взглядом, вполне доброжелательным, она поежилась, стараясь изобразить улыбку:
— А ты растолстел!
Ну что с нее взять? Осталась, какая была. Разве можно на такую обижаться? Тем более Ласточкину, тем более сейчас.
— Зато ты все по-прежнему стройная, — он сказал, как сумел, добродушней.
— В общем — да! — признала она охотно. — И вроде помногу ем, а все точно куда-то проваливается. — Прохожий какой-то в этот момент задел ее, и она, шипя, вскинулась: — Черт… мчатся, как сумасшедшие! — Но сразу успокоилась, прищурилась не без кокетства. — А, знаешь, если присмотреться, тебе эта мордастость даже идет. — Фыркнула: — Ой, Ласточкин! Ну и встреча!
Шли рядом. Ласточкин, начиная раздражаться, подумал, что быстро отвязаться от Морковкиной у него не получится. Либо сразу надо рвануть, сославшись на срочные дела. Но почему-то медлил. Морковкина поспешно семенила, заглядывая на ходу ему в лицо, от ее суматошности он внутренне морщился, а вместе с тем не решался оторваться: он не только сразу ее узнал, но сразу понял теперешнее ее положение. Неверно, будто неудачник воспринимается таковым лишь тогда, когда становятся известны факты, обстоятельства, подтверждающие его невезение. Отнюдь. Неудачник распознается сразу. По запаху. По смиренной боязливости взгляда. По агрессивности манер. По вздрагивающей обиженно нижней губе. По эдакой деланной независимости. Искусственной сдержанности. Нарочитой оживленности. То есть никаких примет нет, просто сразу чувствуешь, знаешь и не ошибаешься.
Морковкина говорила без умолку, ни о чем. Ни одного разумного вопроса, выказывающего какую-либо ее заинтересованность судьбой Ласточкина, ее осведомленность о его нынешнем положении, деятельности. Держалась так, точно они расстались вчера, и какие тут могли произойти события?
Кудахтала о гастролях знаменитого дирижера, мимо афиши концерта которого они прошли, о погоде — мол, слякоть, и соль портит обувь, об очереди в овощной магазин — наверно, бананы завезли. У Ласточкина уже сводило челюсть, он усмехался, еле преодолевая себя.
— Ну, а что ты сама-то теперь делаешь? — спросил, сбив ее щебетания.
— Как что? — она искренне удивилась. — Играю! — даже замедлила шаги.
— Где и что именно? — продолжил он, не церемонясь.
— Играю… Ну и дома, конечно. И в школе, где преподаю.
— А-а! — он протянул. — Ясно.
— А что ты думал? — она нервозно хихикнула. — Не все же стали лауреатами. А ты… — слегка замялась, — работаешь где?
В свою очередь он чуть не поперхнулся.
— Морковкина! — под иронично-строгой интонацией он постарался скрыть досаду. — Ты телевизор, радио включаешь иногда? Слушаешь выступления, концерты? Эстрадные, я имею в виду. Есть, знаешь, такой жанр, популярный, легкий, по определению некоторых. Вот в этом жанре я и работаю, не знала?
— Не-ет, — она протянула озадаченно.
— Ну вот, послушай… — презирая себя, он напел без слов начало своего «Ручейка», известного, как ему представлялось, настолько, что мелодия звучала уже как девиз.
— Да, вспоминаю… — Морковкина проговорила задумчиво. — Это, кажется, Зайцева поет.
— Вот! — поторопился подытожить Ласточкин. — Не так уж ты, значит, оторвалась. Вспомнила и про Зайцеву. Весьма польщен, — он слегка поклонился.
— Да… — Морковкина повторила пропетые им несколько тактов. — Довольно симпатично и очень, очень напоминает первую тему второй части Четвертой симфонии Брамса, так ведь? — пристально глядя на Ласточкина, тоненько, чисто вывела начало Брамса.
От неожиданности он не нашелся что ответить. Он в самом деле не знал! Забыл… Но она-то! К чему в глаза тыкать? Странно, грубо…
— Ты расстроился? — она заботливо к нему наклонилась. — Я думала, ты сознательно. А так… тоже бывает. Сам знаешь, все друг у друга воруют — и очень даже достойные, и даже кое-кто из великих. Не в том ведь дело. Смотря кто брал, у кого и с какой надобностью. Одни чужое возвеличивают, другие принижают Как Малер сказал: материал не нов, расположение материала новое. Ну ладно, что ты в самом деле. Я ведь так, пошутила…
— Ничего себе шуточки, — пробурчал он, отдуваясь.