После свадьбы - страница 38

— Листочек! Разрешили! В Павлодарскую! — с визгом влетела в комнату синеглазая девушка. Листочек, до сих пор незаметно притулившийся за печкой, вздохнул так, что легкий ветер прошел по комнате. Они сразу зашептались, послышался ее смех, тонкий, звенящий, и его булькающий, со всхлипом.

Подошла очередь инженера. Он ушел и вернулся через несколько минут, розовый, счастливый, с запотевшими стеклами очков.

— Взяли, — сказал он. — Иначе быть не могло. С итээровцами у них туго.

— Туго? — спросил Игорь.

— Конечно. Поэтому не беспокойтесь. Вот только бы министерство не заартачилось. У меня здоровье неважнецкое. У вас на этот счет порядок. — Он, улыбаясь, оглядел Игоря и, прощаясь, протянул маленькую, потную руку. Игорь задержал ее и начал торопливо расспрашивать, как там, на комиссии, чем интересуются. От возбужденного лица инженера, от улыбок, тревог, планов, носящихся в душном, насыщенном ожиданием воздухе, уже веяло отрешенностью дальних дорог, нездешней, степной свежестью. С этой могучей, затягивающей силой общего порыва было бы куда легче слить и свою судьбу. Если бы его отправили с ними, на целину… Ну что ж, как все, так и он. Поехать вместе с этим проектировщиком, вместе с другими…

— А вы куда проситесь?

— Не знаю. Куда пошлют, — сказал Игорь, не понимая, почему у него не хватает духу сказать правду.

— Конечно, если уж едешь добровольцем, так нечего торговаться и что-то выгадывать, — смущенно сказал инженер. — Я бы тоже куда угодно, но мне рыбачить мечталось, поближе к воде… Обещали возле озера Ажбулат… Ну, ни пуха…

Дело Малютина разбиралось последним перед перерывом, и то любопытство, которое вызывает всякое персональное дело, было притуплено ожиданием перерыва.

Игорь видел, как члены бюро с нетерпеливым согласием кивают на слова Шумского, как слаженно и угрожающе быстро разворачивается обсуждение.

Рядом с секретарем райкома и Шумским он увидел Левку Воротова. Когда-то они учились в одном классе, Левка был старостой и уже тогда страшным активистом. Левка узнал Игоря и весело кивнул. Игорь никогда не уважал Левку, ему сразу вспомнился случай с Эдисоном и затем разговор на улице, но он все-таки улыбнулся и тоже кивнул.

Ему задавали вопросы, он отвечал тихо, удрученно. Тон этот появился непроизвольно. Игорь почувствовал, что лучше всего говорить так.

Всерьез задело его, когда веснушчатая девушка с пышными волосами такого же матово-коричневого цвета, как у Тони, участливо пыталась выяснить, как относится к поездке жена, может быть, все дело в ней, тогда следует как-то помочь… Секретарь райкома привел пример: недавно явился к нему молодой супруг, жена не пускала его на целину, так он подал заявление, требуя, чтобы ее вызвали на бюро для проработки.

В сущности, они старались ему помочь, найти какие-то оправдания. И он с признательностью потянулся к ним навстречу. Было так заманчиво считать причиной всего Тоню. И та доля правды, которая заключалась в этом, все больше казалась ему внушительной, решающей, — ведь он один принял на себя тяжесть борьбы, заслоняя Тоню от всяких тревог.

Тоскливо улыбнувшись, он покачал головой — нет, жена тут ни при чем. С мужской гордостью он утверждал свое одиночество, отказываясь от всякого сочувствия и легкой возможности вывернуться хотя бы на время. И сразу же жгучая жалость к себе охватила его. А тут еще кто-то гнусный и подленький внутри успел шепнуть: бей, бей на жалость, давай жми на слезу, это хорошо действует, не стесняйся, сваливай на Тоню, ей-то все равно.

Он ненавидел сейчас этот шепоток и самого себя. Так вот же, не будет никаких слез. Он не станет прятаться за Тоню, он не станет врать людям, которые хотят видеть его лучшим, чем он есть на самом деле. Они к нему по-хорошему, и он будет…

— Как ты расцениваешь постановления Центрального Комитета нашей партии? Касаются они тебя или нет? — это спрашивал Шумский.

Игорь отвечал размягченно, поглощенный своими переживаниями. Ведь он тоже вместе с Геннадием и Семеном обсуждал постановления о колхозах и радовался грядущим переменам, целую неделю он оставался вечерами в механическом, помогая налаживать обработку ступицы для жатки, сам вызвался, никто не просил. Ему понравилось, когда нескольких заводских коммунистов направили в колхозы — наши заводские там наведут порядок, — но теперь, когда его самого просили поехать, он все это забыл и думал лишь о том, почему именно он должен ехать, а не кто другой. То, что было правильно и хорошо по отношению к другим, применительно к нему самому казалось отчаянно несправедливым.