После свадьбы - страница 80
Когда-то он проводил отпуск на веслах, плыл по Чусовой, ловил форелей, спал у костра.
Когда-то у него был хороший аппетит, ему нравилось отправиться в ресторан и со вкусом, со знанием дела выбирать меню.
Все это и многое другое уходило в прошлое, становилось недоступным, и постепенно все силы и желания сводились к единственному — работе. Она осталась последним прибежищем, которое не изменяло ему, она одна устояла под натиском времени, она благодарно принимала к себе, всегда неистощимо новая, утешающая.
Теперь, оглядываясь назад, Логинов оценивал прожитые годы лишь меркой работы.
Однажды в газетном киоске он увидел сборник стихов своего земляка-новгородца; в юности они дружили, потом поэт уехал в Москву, и Логинов лишь по газетам следил за его успехами. Логинов купил сборник. Толстая книга была издана лишь два года назад, но многие стихи показались Логинову уже ненужными. Он насчитал всего десятка три стоящих стихотворений. Они обжигали неостывающим чувством, в них жили свои, выношенные, большие раздумья. Логинов подумал о себе: если отобрать в собственной жизни настоящее, то этого настоящего, вечного у него тоже наберется лишь тоненькая книжица, а все остальное — отходы, мусор, стружки. На склоне лет начинаешь ценить время. Многое оказывается неинтересным, многого не хочется — вечеринки, театр, споры: сохраняется только дело, твоя работа. Сколько наработал — столько и прожил. Он ни о чем не жалел — наверное, по-иному он жить и не сумел бы, — но сейчас ему хотелось отработать все свои прошлые праздники и «выходные». «Ценность человеческой жизни измеряется трудом» — истина эта, которую Логинов в прежние годы так часто проповедовал и которая была для него самого отвлеченной, теперь обернулась его собственным, личным выводом, он сам дошел до него.
Покидая завод, Логинов скучал. За проходной его ждала старость. Она брала его под руку, и они молча брели, обгоняемые шумливой, куда-то спешащей молодостью, равнодушные к ярким афишам премьер и блеску просторных витрин, не замечая быстрых женских взглядов из-под опущенных ресниц.
На завод старость не проникала. Ее заслоняли десятки, сотни людей, в глазах которых он. Логинов, обладал великим превосходством своего опыта, для которых он был мудрым и могучим. Он, как никто, знал любой закоулок завода, историю каждого цеха, по неприметным вещам он мог определить ритм предстоящей недели, состояние бухгалтерского баланса, взаимоотношения начальников соседних цехов.
Повсюду Логинов обнаруживал плоды своих прошлых забот. Начальник прокатного цеха — Логинов помнил его молоденьким мастером в юнгштурмовке, в те дни его хотели отдать под суд за аварию на стане. Логинов поехал к прокурору, отстоял, поручился… Помнил он, как Юрьев, вернувшись с фронта, собирался идти работать в бухгалтерию: «сидеть в нарукавниках и тихо-тихо двигать костяшками на счетах, и чтобы кругом было спокойно, и все говорили бы шепотом», — и как он отговорил его. Бывшие фабзайчата работали инженерами; вагонетчики, такелажники — те, кто уходил с завода, шатаясь от усталости, стояли сейчас за пультами в чистых рубашках с галстуками…
Давно прошедшие месяцы, годы, споры на совещаниях, напряженные нервы — все продолжало жить в людях, в бетоне, в металле, в ухании кузнечных молотов. Завод бережно охранял его труд, все остальное смыло время, все остальное оказалось суетой…
Логинов жил сейчас умиротворенно и размеренно. Работа мастера доставляла ему спокойное удовлетворение.
Итог дня воплощался в штабеля блестящих выточенных деталей. Каждый прожитый час откладывался ощутимой реальностью, его можно было потрогать, пересчитать. Если Логинову удавалось лучше организовать работу, деталей выходило больше. Тут существовала простая и прямая зависимость, и это было приятно. Много лет назад в этом же цехе он работал мастером. Он вспомнил наивные станки того времени, общие трансмиссии, шелест приводных ремней, деревянные тачки, — он наслаждался сравнениями. И собственная молодость сливалась с наивным, неуклюжим цехом, вызывая добрую усмешку.
Но после разговора в горкоме это благодушное умиление исчезло, с Логиновым начало твориться нечто странное: у него нарушилось привычное видение мира. Его глаза обнаруживали прежде всего неиспользованные возможности, резервы, неполадки, обстоятельства, требующие срочного вмешательства. Мир стал колючим и беспокойным. Оплывшие котлованы недостроенной подстанции провожали Логинова грустным безмолвием, укоризненно сипели задыхающиеся от перегрузки компрессоры. Груды бракованного литья вокруг новой центробежной машины искрились рваными краями раковин. Логинов виновато втягивал голову. Разговор в горкоме лишил его права утешать себя отговоркой: я тут ни при чем не могу помочь.