Последние дни Амвелеха - страница 10

— Да! — в глазах Айзека вспыхнула надежда. Он совсем не подумал о завете! — Господин, да пребудет с нами Его милость, слава и тайна, — пальцы сами собой переплелись в молитвенном жесте, — укажет ему и всему Амвелеху верный путь. Отец сегодня отправился в Нэóс вопрошать богов о судьбе Амвелеха! Господин ответит ему, я уверен. Пусть раньше Он молчал, но теперь…

Исмэл улыбнулся, и от этой улыбки Айзеку стало не по себе.

— Ты набожен, — заметил Исмэл и не повторил молитвенного жеста. Наоборот, черты его лица стали как будто жестче и непреклоннее. — Но боюсь, не все разделяют религиозности нашего отца. Если Господин поддержит решение Совета и «Генезис», а так оно и будет, виртов это не остановит. Это жестоко, но ты должен знать: если Господин желает смерти Амвелеха, то мы выступим и против Господина.

Айзек задохнулся. Он несколько секунд таращился на брата, едва сдерживаясь, чтобы не коснуться лба — этот жест, как считалось, защищал от зла.

— Это богохульство! — выкрикнул он, но тут же понизил голос, будто их мог кто-то услышать. — Бунт! Измена! Ты представляешь, чем это грозит? Исмэл!

— И чем же, Айзек? Изгнанием? Казнью? Или ты о муках совести и богооставленности? — улыбка Исмэла стала еще более свирепой.

Айзек кивнул с мучительным выражением на лице. Ему казалось, что брат подписывает себе не просто смертный приговор, но согласие на вечную пытку, но Исмэл вдруг рассмеялся.

— Жрецы промыли тебе мозги, Айзек. Воспитали по своему подобию. Могу поспорить, что на затылке у тебя не хватает волос!

Юноша покраснел и отвел взгляд. Он действительно должен был пойти по стопам отца и стать жрецом. Его с самого детства готовили к этому. Как и говорил Исмэл, его затылок был по-жречески выбрит, одежда скромна, а на груди он носил символ принадлежности к жреческой касте — кулон в виде пирамиды с вращающейся вершиной, олицетворявшей Амвелех.

— Священники склонны драматизировать. Считается, что без веры мир рухнет. Человек впадет отчаяние и буйство, не сможет противостоять низменным инстинктам. Ты уже смотришь на меня как на демона пустыни, — Исмэл рассмеялся. — Но разве в этом нельзя усомниться? Почему ты думаешь, что человек не способен решить, что для него благо? Неужели он столь ничтожен и слаб?

Исмэл говорил терпеливо и вкрадчиво, словно объяснял прописные истины несмышленому ребенку. Айзек нахмурился. Ему следовало бежать без оглядки, не допускать разъедающих душу сомнений, но раздражение вызванное обращением брата, желание показать ему, что он не ребенок, каким тот его считает, заставило его выслушать всё до конца. Внутри него шевельнулось нечто — нет, не страх, как раньше, — скорее, оттенок удовольствия, что он имеет смелость пойти наперекор отцу. «Разве не с этого начинается падение?» — подумал Айзек и испугался.

— Ригидная жреческая мораль необходима, чтобы заставить нас повиноваться, вести себя подобающим образом. Что само по себе, конечно, неплохо, но не в данном случае. Амвелех умирает, и всё, что у нас есть, всё, в чем мы действительно можем быть уверены, и чем должны дорожить — это наша жизнь здесь и сейчас. Пророчество о Новом Эдеме очень похоже на сказку, я же предлагаю бессмертие прямо сейчас, во время жизни, научно обоснованное и подтвержденное экспериментами. Это следующий шаг эволюции человечества, Айзек. Думаю, именно этого должен выбрать Господин для своих детей, если он действительно их любит, — жизнь.

Айзек не нашелся, что возразить. Его пугали безбожные слова Исмэла, но он был слишком молод, чтобы принимать смерть как должное, как того требовал от него отец и жреческая догма. Ему очень хотелось верить брату, что Господин выберет для них жизнь «здесь и сейчас», но это слишком напоминало ересь.

— А если нет? Если отец принесет иную весть? — спросил он, чувствуя, что Исмэл всё-таки посеял в его душе семя сомнений. — Ты ведь уверен, что так и будет.

— Значит, он ошибся и выбрал смерть.

Айзек молча покачал головой. Его растерянность и эмоциональность придавала чертам взрослого аватара трогательность и юность. Исмэл улыбнулся.

— Прости меня, Айзек. Я смутил тебя. Но я знаю, что говорю. Если ты мне не веришь, ты вправе донести на меня. Непочитание богов и законов, угроза власти архонтов — приравниваются к государственной измене. Но даже если меня схватят и казнят, столкновения не избежать. Ставки слишком высоки.