Последние дни Амвелеха - страница 3

Абрахам поднялся. Снова и снова прокручивая в голове страшные образы, споря с собой и призывая сердце к смирению, он подошел к тщательно спрятанной панели управления — единственному осколку прогресса в этих аскетичных стенах. На него давил груз обязательств перед городом, перед всем оставшимся человечеством. Как человек, как любящий отец, он был слаб, но как архонт и жрец он должен был найти в себе силы жить дальше и выполнить то, что дóлжно. Ему одному, жрецу-Метатрону, Говорящему с Господином, была ведома воля богов, поэтому он не мог ослушаться завета. И всё же откровение поразило его своей жестокостью. Как мог он предположить, что Господину будет угодна кровь? Кровь мальчика, невинного и верного послушника, его собственного сына и последнего ребёнка Амвелеха? Кровные жертвы не приносились уже многие сотни лет, но и тогда, на заре времен, в эпоху дикости, богам посвящали животных — не людей. И в то же время Абрахам чувствовал, что в кажущемся варварстве завета был свой резон. Он уже давно сомневался в пригодности ноэтической, так называемой «умной» молитвы, когда молящийся жертвует только время жизни и беседует с Господином «в уме». Это была трусливая и безопасная уловка истинных амвелехцев, привыкших к расслабляющей, ни к чему не обязывающей жизни, полной развлечений и приятных ощущений. Уловка людей, не готовых к подлинному подвигу.

Да, люди жертвовуют мысли, эмоции, идеи, слова, символы. Говорят с Господином «в уме» или посредством симуляций, но без участия плоти. Плоть: человеческое тело из мяса и костей, животные, плоды растений — теперь воспринимается как нечто, достойное презрения или, наоборот, неуместного почитания. Тело следует хранить в чистоте и стерильности или, наоборот, изживать и модифицировать, но не употреблять по прямому назначению. Природные вещи и организмы стали фетишами и символами, с которыми имели дело только на уровне информации. За превознесением природы скрывалось отвращение ко всему материальному, что не столь прекрасно и совершенно, как человеческий разум и его мысль. Пища, одежда, среда — все было синтетическим, модифицированным, виртуальным. Человек стремится избавиться от естества, модернизируя его различными протезами и имплантами, доводя его до совершенства в тренировочных секциях или под скальпелем Терапевта. Но есть и другие — вирты — отвергнувшие материальную реальность как таковую, живущие в Сети и неспособные соблюдать даже элементарные правила личной гигиены. Баланс утрачен, мир скатился к крайностями и движется к концу. Айзек — последний, кто родился в стенах закрытого города. Сам процесс зачатия и вынашивания плода — основа жизни рода — стал слишком вульгарным для тех, кто привык иметь дело только с информацией и мыслью. Верховный жрец Абрахам чаял достичь былой гармонии. Он был не из тех, кто считал, что всё зло происходит от неразумной плоти. Волей Господина, давшего ему сына почти в пятидесятилетнем возрасте, он не мог отвергать природу, подарившую ему Айзека. Он не презирал свое немощное тело, как многие, не боготворил его, как иные, но он его боялся. Боялся, потому что знал правду, видел гнилое сердце благословенного города и помнил, как в молодости, еще будучи неразумным послушником, воображал, как тёплая кровь жертвы течёт меж пальцев. Абрахам никогда не был зол и жесток, но уже тогда он изголодался по реальности. Он считал, что плоть — утраченная истина Амвелеха, и потому отчасти был готов к такому завету. Как не ужасна была его скорбь, Абрахам знал, что способен убить любимого сына ради Нового Эдема.

— Святейший, — лицо, наполовину утопающее в белом шлеме, возникло над панелью, вырывая Абрахама из раздумий. Это был эгемон его личной охраны и глава вирт-гоплитов Террах. — Старейшины волнуются, от тебя долго нет вестей. Твоя молитва была услышана?

— Да. Господин говорил со мной, — на лице Терраха не дрогнул ни один мускул, хотя речь шла о сакральнейшем из таинств. — Мне нужен отдых и время подумать, прежде чем я озвучу данное мне откровение.

— Да, мой господин. Я передам твою волю старейшинам. Не угодно ли архонту…