Последние дни - страница 14
Она его тоже достала. Он постучался в комнату Терезы. Ему ответили «войдите»; он решил все-таки войти.
— Что тебе?
— Ничего.
— Тогда зачем мешаешь?
Он сел, водрузив правую лодыжку на левую коленку.
— Ты случайно не получала письмо?
— От кого?
— От одного моего друга.
— Хочешь, чтобы я сказала, не приходило ли мне письмо?
— Именно.
— Какой же ты бываешь дурак.
— Так он тебе написал или нет?
— Кто может мне написать?
— Не скажу.
— Ну и глупо.
Он встал с важным видом.
— Напрасно нос задираешь, — сказала Тереза.
Он закрылся в своей комнате, чтобы написать сочинение о динамизме мышления[29], которое намеревался изобразить в трех пунктах. Остановился на начале второго — подвыдохся. Ему вдруг захотелось повидать в «Майе» приятелей с факультета права, которые, как и он, собирались стать составителями бумаг в каком-нибудь министерстве в надежде вести не обремененную работой жизнь и, возможно, посвятить себя Литературе.
На бульваре Сен-Мишель ему попались косматики. Пожалуй, можно перекинуться с ними парой слов. Он предложил вместе что-нибудь выпить. Ублен взял теплого молока, а Тюкден — кофе со сливками. Бреннюир заказал коньяк, чтобы их поразить. И от дел перешел к словам.
— Мы тут как-то вечером неплохо провели время с Мюро, Понсеком и другими ребятами, вы их не знаете. Поймали Понсека на известной шутке — выколотый глаз, слышали?
Косматики о таком не слышали.
— Кому-нибудь завязывают глаза и заставляют идти с выставленным вперед указательным пальцем. Ему говорят: «Сейчас ты выколешь глаз такому-то». А в это время подставку для яиц набивают смоченным хлебным мякишем. Парень пихает туда палец и думает, что и впрямь выколол приятелю глаз. Мы проделали это с Понсеком. Он потерял сознание.
— Есть отчего, — сказал Ублен.
— Славно повеселились. Пили белое винцо. Мюро и Понсек — хорошие приятели. Потом мы отправились на улицу Блондель. Славно повеселились.
Двое молчали. Бреннюир продолжал, строча, как из пулемета:
— Почему вы не пошли на медицинский? Спорим, я знаю почему? Из-за жмуриков. Я тоже жмуриков терпеть не могу. Представляете, перед тем как перенести их в анатомичку, из них вытаскивают червей, которые ползают внутри.
— Мертвых следует уважать, — сказал Ублен.
— Пф-ф! Что такое труп? Отличная пища для личинок! — заявил Бреннюир.
Тюкден слушал его без тени нетерпения.
— А что ваши, с проеденными мозгами[30]? — спросил у него Бреннюир. — Все читаете книжки этих дуриков?
— Каких дуриков?
— Дадаистов?
Винсен протянул ему книгу, на которую опирался локтями. Бреннюир открыл ее наугад и прочел:
Неправда. Есть красивые женщины!
— Истины тоже есть, — сказал Тюкден.
— Как же это понимать? — спросил Бреннюир.
— Маска скептицизма. Я как Декарт: Larvatus prodeo[31][32].
— Это несерьезно, — сказал Бреннюир.
— Если бы я принимал Дада всерьез, я не был бы дадаистом, а если бы я не принимал Дада всерьез, я не был бы лейбницианцем.
— Пойду к друзьям в «Майе», — с отвращением закончил разговор Бреннюир. — Отдохну от ваших выкрутасов.
Тюкден был скорее доволен тем, как ему удалось заткнуть рот бывшему ученику заведения имени Людовика Великого, который все детство провел в Париже.
— Омерзительная шутка, — сказал вдруг Ублен.
— Какая шутка?
— Выколотый глаз.
— Это врачебные штучки, — рассеянно ответил Тюкден.
Он попросил дать ему ручку или карандаш и на одном дыхании изобразил общие положения своей философской системы.
1. Философский метод состоит: а) в индивидуальном поиске, который приводит либо к принятию уже существующей системы, либо к созданию новой; б) в согласовании результата собственного поиска и результатов, полученных другими мыслителями.
2. Различие философских систем состоит единственно в различии точек зрения.
3. Признается существование явлений двух видов: одни именуются внешними (чувства, ощущения), другие — внутренними (образы, воспоминания).
4. Все явления наделены двумя свойствами: длительностью и протяженностью.
5. Время и пространство — не что иное, как продукты схематических искажений длительности и протяженности; допустимо рассматривать их как априорно интуитивные факторы.