Последние Романовы - страница 61

С Пруссией же роднило русский царизм одинаковое отношение к Польше и к полякам. Тут их русифицировали, там их онемечивали, и почти с одинаковым неуспехом.

Все это мешало Александру III высвободиться из-под ферулы германской традиционной дружбы, и неизвестно, какое бы направление, в конце концов, приняла внешняя политика Александра III, если б не… проклятые деньги, если б не так своеобразно отразившаяся на его политике власть экономического материализма. /166/

Русское правительство всегда нуждалось в деньгах.

Принцип «ён достанет» пришлось расширить в том смысле, что «ён» достанет не только то, что он может дать в наличности, но что мужик русский превзойдет самую красивую французскую девицу в том отношении, что он даст больше, чем он сам имеет, ибо откроет себе кредит и будет по нему уплачивать проценты, лишь бы удовлетворить начальство.

Таким образом, государственные росписи заключались с дефицитом и недохватки покрывались внутренними и внешними займами.

Внешние займы размещались на германском рынке. Но по мере развития германского капитализма и увлечения колониальной политикой рост германской промышленности сам поглощал все свободные капиталы. К тому же Бисмарк очень давал чувствовать России ее зависимость от германского денежного рынка. При малейшей политической заминке, он производил через послушную биржу нажим на русские бумаги, их переставали котировать на берлинской бирже, и в России сейчас же чувствовалось денежное оскудение.

А у Франции и денег было много больше, чем в Германии, и желание было большое заручиться поддержкой России. Но было это трудно. Союз России с Францией очень много давал Франции. Прежде всего он застраховывал ее от германского нападения, возможность которого висела над Францией вечным кошмаром. /167/

России же такой союз в смысле политическом давал очень мало.

Франция по своему положению очень мало могла помочь России в ее внешней политике.

Россия же нужна была Франции, конечно, не своей культурой, не своей слабой и отсталой техникой, а только своей военной мощью, проще — своим пушечным мясом.

Франция охотно купила бы это русское пушечное мясо, да мешали разные обстоятельства и традиции.

Но в конце концов соблазн французских сребренников превозмог все препоны, и царь Александр III, миротворец и патриот, продал французской буржуазии русских мужиков, одетых в солдатские шинели. Продал, конечно, не буквально, а условно, «до востребования».

Пришел момент — и французский Шейлок потребовал полностью и даже с избытком условленный «фунт мяса».

Об этом с каким-то удивительным цинизмом рассказывает в своих записках бывший французский посол в Петербурге, Морис Палеолог. Но это было уже в царствование Николая II. А при Александре срок уплаты еще не наступил. Александру приходилось расплачиваться пока только слушанием «Марсельезы». Но если Генрих IV находил, что «Париж стоит мессы», и терпеливо выслушал католическую обедню, то и Александр, по-видимому, находил, что французский миллиард стоит «Марсельезы», и терпеливо выслушивал революционный гимн.

Бисмарк с удивительным дипломатическим мастерством втягивал Александра III то в соглашение с Германией, то даже в тройственное соглашение трех императоров, несмотря на явное расхождение политики России и Австрии на Балканах.

Но решил все вопрос денежный. Как только Франция раскрыла перед Россией свой кошелек, русско-французский союз мог считаться делом решенным.

Французы оказались столь предупредительны, что еще до формального заключения союза поместили в русских ценностях миллиарда четыре франков, т.е. сумму, почти равную сумме, уплаченной им немцам контрибуции. /168/ А дальше на Россию посыпался французский золотой дождь. В общем, в займах и предприятиях французы поместили в России свыше 12 миллиардов франков.

Это французское золото создало в нашей стране видимость промышленного процветания, дало возможность выгодно конвертировать прежние займы, подготовить переход к золотой валюте, прикрыло внешним финансовым блеском лохмотья народной нужды, слабую покупательную способность населения, укрепило позицию царизма и, способствуя быстрой капитализации промышленности, умножило фабрично-заводской пролетариат.