Последний бебрик - страница 44
— Спасибо, друг, за то, что помог, — сказал Василий. — Дальше я сам. У меня сегодня выступление.
— А можно посмотреть? — несмело спросил Май. — Вы здесь тоже будете вертеп показывать и молитвы читать?
— Как же. Здесь самое для них место, между борщом и котлетами.
— Ну, если нельзя, то я пойду, — обиделся Май.
— Да мне, в общем, все равно. Но если хотите, оставайтесь, — пожал плечами Мандрыгин; было ясно, что ему приятно внимание.
Через минуту они втащили вертеп в кабинет Казимира.
— Рекомендую, мой ассистент, — небрежно представил Мая Василий и подло добавил: — Подает надежды.
— На кухню чтоб ни ногой! — свирепо предупредил Мая Казимир, отгоняя муху, тяжело вьющуюся вокруг короны. — А то повара жалуются, что у них продукты воруют!
— Это не я, — заверил Май, покрутив ус.
Казимир тотчас забыл о Мае и, распахнув дверки старого платяного шкафа, начал нервно выбрасывать оттуда какое-то яркое тряпье. Мандрыгин без слов собрал его в кучу и нырнул за портьеру в углу кабинета.
— Давай же, давай! Музыканты ждут! Румянец на рожу погуще наведи! — крикнул Казимир и внезапно выскочил в коридор, жестко ударившись короной о дверь.
— А мне что делать? — спросил Май.
— Снять штаны и бегать, — пальнули из-за портьеры.
Май засмеялся и пошел гулять. В коридоре он пристроился было за семенившим официантом, но быстро отстал, заблудился и оказался в просторном вестибюле, расписанном пирамидами, пальмами и верблюдами. Среди халтурного однообразия выделялась фреска в глубине гардероба, за пустыми вешалками: женщина с ребенком верхом на ослике и мужчина, бредущий рядом. Май даже крякнул от такого бесчинства художника и бросился вон из гардероба, в зал. Но войти туда он все же не решился, боясь запаха алкоголя. Пришлось вернуться назад, на тропу официантов. Она вывела к служебному входу в зал. Рядом была дверь с внушительной золотой надписью, стилизованной под иероглифы: «Сцена». Май подивился размаху Казимира и, открыв дверь, попал за кулисы.
Здесь он уселся на табурет, спрятанный между бархатными полотнищами, и начал разглядывать небольшую сцену. В глубине ее возлежал «анфас» раскрашенный сфинкс размером с овчарку — видимо, неизменная деталь декора сцены. Лицо сфинкса было лицом Казимира — та же антиегипетская пухлость щек и гримаса жуликоватой печали. Содрогнувшись, Май узрел за сфинксом трехцветное российское знамя, растянутое во всю ширь сцены. Май глянул в «глазок» кулисы, в пиршественный зал. За столиками, под лампами-лотосами, восседали важные люди. Веселья не наблюдалось. Говорили вполголоса. Никто не пил, и это даже понравилось Маю в его вынужденном состоянии трезвенника. Но знамя!.. Оно смущало. Впрочем, вскоре все разъяснилось.
Некто в черном костюме, ненавязчиво расшитом фиалками, пробрался между столиками, вскарабкался на сцену и произнес речь. Май понял, что в ресторане собрались какие-то важные, богатые люди на годовщину гибели некоего господина Бруклина, одного из столпов рекламного дела в России и большого ее патриота. Вот почему на сцене красовалось знамя! Бруклин был убит бомбой, брошенной в его автомобиль промчавшимся мотоциклистом. Тут выступавший с плохо скрываемым злорадством пустился в такие детали, что вызвал у Мая невольное подозрение — не он ли был тем убийцей на мотоцикле. Напоследок оратор продекламировал стихи, обращаясь к вдове, Сюзанне Марковне, сильно декольтированной даме в тяжелых жемчугах на короткой шее:
— Почему — был?! — сварливо осведомилась вдова.
Оратор тут же исчез, никого этим не огорчив. В зале зашумели, официанты устремились к столикам. Май сидел, недвижим, вцепившись в бархатную кулису: с ужасом, ошеломительным для себя, он думал, что Тита Глодова тоже могут убить! «У них, у бизнесменов, это раз плюнуть, — азартно разжигал ужас Май-второй. — Небось едет сейчас навстречу бронированной таратайке Тита убийца на мотоциклетке. Соображаешь, что тогда ты получишь вместо десяти тысяч долларов? Хрен с маслом». — «Нет! — воспротивился двойнику Май. — У моего Тита охрана — звери! Да он сам кого хочешь взорвет! Может, он и этого Бруклина заказал!» — «Ну, хоть три тысчонки останутся, те, что в стиральной машине припрятаны, — издевался Май-второй. — Да разве это деньги? Разве трех тысяч довольно, чтобы охватить нужды семьи? Разве этих денег довольно за все твои унижения, за то, наконец, что ты ангела ударил?!» Паника объяла Мая. Он был готов немедленно идти спасать Тита, но, вспомнив о Ханне, остыл, окаменел. «Нет! — подумал он. — Ведьма Ханна не даст убить Тита. Ну а если все-таки… то пусть он, проклятый, до… бебрика доживет, деньги заплатит, а там хоть сто мотоциклеток выпускайте!»