Последний долг - страница 14

Я поднимаюсь с шезлонга и ухожу в дом. У девчонки хватает сообразительности сложить шезлонг и поставить его на место. Мне некогда принимать ванну и завтракать. Дело не терпит отлагательства. Я должен съездить к этому мальчишке Али и попробовать разузнать, что у него на уме, ибо кто по его речам и делам может сказать, что он думает и замышляет? Я обязан защитить мое положение и оградить мое желание…

Я умываюсь, полощу рот, собираю ведомости о закупке провианта, набрасываю на себя одежду и отправляюсь в казармы. Я должен увидеть Али и узнать, что он думает. Убегающий день не будет ждать даже такого важного человека, как я.

Я до сих нор не знаю, зачем я здесь. По мне все равно. В испытании важно выстоять и не унизиться, вести себя как подобает мужчине. Доказать врагу, что неправым бременем он не заставит согнуться твою прямую правду и честность. Защитить справедливость и, даже если тебя убьют, дать убийцам увидеть, что победа их — не победа, ибо твоя честность превыше всего, прямая и крепкая, словно дикая пальма.

Их затея кажется мне смешной, хотя, несомненно, они считают, что это серьезное дело. Оторвали меня от семьи, увезли и бросили за решетку. По какому обвинению? Они говорят, я сотрудничал с мятежниками. Верно. Отрицать не могу. Да и незачем отрицать. Да, я сотрудничал с мятежниками. Очевидно, судьям лучше, чем мне, известно, что это значит, и куда лучше, чем я, они отыщут слова, чтобы рассказать о моем преступлении. Поэтому сразу же следует согласиться с ними и не оспаривать обвинения — ведь они обо всем знают лучше. Если спасти жизнь человеку означает сотрудничать с мятежниками, тогда, конечно, я с ними сотрудничал. Когда, обезумев от беззащитности, на последнем дыхании мальчишка убегает от дикой толпы, которая хочет его, беззащитного, растерзать, тогда указать ему путь к спасению — мой долг, и, если указать человеку, собрату, путь к спасению — значит сотрудничать с мятежниками, тогда, разумеется, я виновен. И я горжусь, что виновен.

Ибо что бы я ныне ответил богу, если бы я отказал в помощи отчаявшемуся мальчишке? И мог бы я сейчас жить спокойно, счастливо, в глубине души зная, что я сознательно, с открытыми глазами, позволил мальчишке погибнуть от рук озверевшей толпы, будучи в силах предотвратить злодеяние? Боже, да этот мальчишка мог бы быть моим сыном! Я так и не знаю, кто он, и, если бы передо мной сегодня поставили его и его сверстника, я не узнал бы его. Я на него тогда как следует не взглянул. Не в этом же дело! В тот пылающий миг мне в голову не пришло спросить, чей он сын. Безумная, отчаянная мольба в глазах и разорванные шорты слишком ясно доказывали, что он вряд ли мог рассчитывать на милость преследователей.

Он был слишком юн и не мог заслужить такую судьбу. За мгновение встречи с этой живой смертью я увидел, что ему никак не больше тринадцати. Чем мог тринадцатилетний мальчик вызвать бешеную погоню? Конечно, я знал о том, что происходит по всему городу.

Разъяренные толпы гонялись по улицам за своими соседями симба, которые, к несчастью, не успели бежать вместе с единоплеменниками после победы федералистов. Некоторые из них попали в руки гонителей, и одному богу известно, что с ними стало. Даже их родственники и друзья, даже отдаленнейшие знакомые оказались в опасности. И хотя моя жена, но рождению симба, к тому времени была неотъемлемой частью меня самого и потому, как я думал, полноправной жительницей нашего города, ей не надо было рассказывать, что в городе воцарилось дикое самоуправство. Она спряталась в зарослях неподалеку от дома вместе с моим годовалым сыном. Боже, о чем я только не думал, когда вернулся с плантации и обнаружил, что ни жены, ни сына нет нигде в доме! Но затем федеральное правительство несколько раз передало по радио обращение к населению. Оно призывало к спокойствию, предостерегало от самосудов и обещало сурово покарать всех участников бесчинств и погромов. Кто тогда не подумал, что мир возвращается в город! Мог ли я предположить, что на собственной плантации столкнусь с тем самым ужасом, который, казалось бы, устранили призывы по радио?! И, положа руку на сердце, кто бы на моем месте поступил иначе, оказавшись лицом к лицу с ужасающим вызовом человечности?