Последний допрос - страница 2

- Это все, что вы мне хотели сказать?-спросил майор.

Этот когда-то страшный человек становился ему с каждой минутой неприятнее. Потому что он, майор, вспомнил свою жизнь, полную тревог и мучительных раздумий; он, когда-то потянувшийся за атаманом воевать против красных, никак не мог простить себе одного преступления. Та ночь, тот час грызли и грызут его совесть до сих пор. А разве он был виноват?..

Пленный поднял голову, пристально глядя на майора, спросил:

- Меня расстреляют?

Майор, не задумываясь, ответил:

- Обязательно. Может быть, даже повесят. Вы ведь знаете, что стоите этого.

- Да, знаю,- спокойно согласился пленный.- Хочется только одного: умереть в России. Это, думаю, теперь случится?

- Пожалуй, да. Я со своей стороны очень желаю, чтобы судили вас именно там, где вы пролили столько русской крови… Удивляюсь одному: почему вы не остались на русской земле, когда были там с этими любителями «жизненного пространства»?- майор снова кивнул в сторону серо-зеленой лавины пленных.- Надеялись, что они победят?

- Надежда не оставляет человека до тех пор, пока он не поймет, что ее уже нет.

Майор Синицын поднялся, одернул китель.

- Я знаю о вас слишком много, и разговор с вами совсем не доставляет мне удовольствия. Вы не достойны даже могилы на этой земле, где родились. Потому что возвращаетесь на нее с заднего хода, как вор, когда-то обокравший и осквернивший ее. Точнее, вы были тогда авантюристом, и людям, которые верили вам, дорого и долго пришлось расплачиваться за вашу подлость.

Пленный стоял, опустив голову. Чуть-чуть подняв ее и вскинув на майора отяжеленные раздумьем глаза, растерянно, словно спросонья, проговорил:

- Вы правы… Меня судить надо… Будут судить… Страшен только допрос… Прошлое слишком тяжело, чтобы вслух вспоминать о нем… Я пойду на свое место…

- Идите. Не забудьте погоны. На «вашем месте» они нужны: короче будет допрос.

- Да, конечно,- пленный поднял погоны и, зажав их в руке и еле поднимая ноги, направился в поток серо-зеленых мундиров.

Едва он скрылся в нем, как пленные странно замешкались, загалдели и вышвырнули труп бывшего атамана Семияр-Горева.

Майор подошел к тому, кто пять минут назад пытался каяться перед ним - уголок воротника кителя бывшего капитана немецких войск был мокр от слюны, и на нем виднелись отпечатки зубов.

- Отравился,- удивленно проговорил младший лейтенант. Во время разговора майора с пленным он стоял в стороне и следил за тем, чтобы пленный «не выкинул какую-нибудь шутку»- он забыл его обыскать.- Вы допрашивали его, товарищ майор?

- Нет, Петя. Он сам себя допросил. Последний раз.

- А ведь для этого тоже смелость нужна,- задумчиво произнес младший лейтенант, глядя на труп.

- Да, нужна. И лучше самому вовремя допросить себя, чем ждать, когда это сделают другие.

- А кто он?

Младший лейтенант всего месяц назад попал на войну. Он еще со страхом поглядывал на трупы, многому удивлялся и многого не понимал; писал восторженные письма домой и мечтал во что бы то ни стало совершить подвиг и получить ранение. Небольшое, конечно. Майор Синицын, к которому его прикомандировали после окончания училища, был для него кумиром. У майора на груди красовались три ордена. И он трижды был ранен.

- Историю надо знать, юноша. Хотя бы для того, чтобы не удивляться иным ее закономерным несуразностям,- майор отечески похлопал младшего лейтенанта по плечу и, довольный тем, что окончательно озадачил его, направился к машине.

Поток пленных стал редеть, и майор приказал шоферу ехать вперед. Надо было наводить порядок на косе, прибрать хозяйство капитулировавших. Беспрерывно сигналя, оттесняя пленных к обочине просеки, машина тронулась.

Младший лейтенант, уже забыв о разговоре с майором, глядел на машины победителем и мысленно писал домой о том, что видел в этот необычный для него день - в одно обычное мгновение вечной истории.

Прикрыв глаза, майор думал. Думал о том, что было когда-то и чего он никогда не забудет.

Природа не знала горя: вокруг все искрилось солнцем, звенело птичьим щебетом и пьянилось запахами цветущих трав. Густо жужжали пчелы, суетливо метались белки в задремавших ветвях сосен, и муравьи рыжим ручейком текли и текли куда-то, наверно, к жилью своему - муравейнику.