Последний дракон и другие истории - страница 17
— А для чего горят эти костры? — прокричал Джордж (потому что Джейн вопила очень громко).
— Чтобы разморозить дракона! — загорланили карлики.
— Сейчас он заморожен и спит!
— Но мы разморозим его, и он проснется!
— И съест всех-всех на земле, кроме нас.
И карлики приблизились на шаг к детям.
— Что-что-что? — закричал Джордж. — Не понимаю, зачем вы хотите, чтобы он всех съел?
— Да просто от злости, — ответили карлики беззаботно, как если бы они сказали: «просто для смеха».
Тут Джейн прекратила свои вопли, чтобы сказать:
— Какие же вы бессердечные!
— Ничего подобного! — возразили они. — У нас есть сердца!
— Они сделаны из самого доброкачественного котикового меха!
— Они похожи на маленькие, набитые салом меховые кошельки!
И карлики подошли к детям еще на шаг. Фигурами они напоминали крепких коренастых человечков в котиковых куртках, головы у них были похожи на котиковые муфты, ступни и ладони — на котиковые варежки, а лица были как у тюленей, потому что котики принадлежат к семейству ушастых тюленей.
— Спасибо за информацию, — сказал Джордж. — А теперь — до свидания, мы домой пойдем (а ты продолжай орать, Джейн).
Но карлики подошли еще на шаг, что-то бормоча и перешептываясь. Затем бормотание и перешептывание прекратились и наступило молчание, такое глубокое, что Джейн побоялась нарушить его своими воплями. Это было коричневое безмолвие, и она подумала, что белое безмолвие куда приятнее.
Затем главный карлик подошел к ним вплотную и спросил:
— А что это у тебя на голове?
И тут Джордж понял, что всё кончено, потому что на голове у него была папина котиковая ушанка.
Карлик не стал дожидаться ответа.
— Эта шапка сделана из одного из нас! — взвизгнул он. — Или из какого-нибудь нашего несчастного родственника! Ну, мальчишка, теперь ты разделишь его судьбу!
И, глядя на окружившие их злые тюленьи мордочки, Джордж и Джейн подумали, не ожидает ли их и вправду судьба того, кто стал котиковой шапкой.
Карлики стиснули детей своими меховыми лапами. Джордж упирался, лягался, Джейн орала во все горло, но сопротивление было бесполезно. Карлики втащили детей по драконову боку наверх, усадили их между выступами ледяного позвоночника и прижали спинами к Северному Полюсу. Вы даже не представляете, какой тут был холод. От такого холода они почувствовали себя маленькими ледышками внутри собственной одежды, и у них было одно-единственное желание — закутаться в очень толстую перину и хоть немножко оттаять.
Карлики привязали Джорджа и Джейн к Северному Полюсу снежными цепями, которые бывают очень крепкими, если сделать их умеючи, а затем пододвинули костры поближе к дракону и сказали:
— Вот теперь дракон оттает, а когда оттает, то проснется, а когда проснется, то будет страшно голодный и начнет пожирать все, что увидит, а первое, что он увидит, будете вы!
Огоньки тянулись вверх, но от них не веяло теплом, и детям становилось все холоднее и холоднее.
— Меня только то утешает, — сказал Джордж, — что мы вряд ли почувствуем, как дракон будет нас есть. Потому что мы еще до этого умрем от холода.
Вдруг раздалось хлопанье крыльев, и на голову дракона опустилась белая куропатка.
— Кажется, вам нужна помощь? — спросила она у детей.
К этому моменту дети так замерзли, что не могли ни думать, ни говорить.
— Секундочку! — сказала куропатка. — Я хочу воспользоваться представившимся мне случаем и еще раз горячо поблагодарить за ваш мужественный поступок в момент грозившей мне смертельной опасности.
Она обладала поистине изысканными манерами.
А еще через секунду послышался мягкий, словно шепот, шелест крыльев у них над головами и, медленно планируя, начали тихо опускаться сотни и тысячи маленьких белых пушинок и перьев. Они опускались на Джорджа и Джейн как хлопья теплого, пушистого снега, ложились одно на другое, вырастали в толстую, мягкую, легкую перину, и вскоре дети исчезли под кучей белых перьев, и только их лица выглядывали наружу.
— Какая ты добрая и отзывчивая, белая куропатка! — сказала Джейн. — Но теперь ты сама замерзнешь, ведь ты отдала нам свои теплые перья.
Куропатка засмеялась, и ее смех был подхвачен, словно эхом, тысячами добрых, нежных птичьих голосов.