Последний год жизни Пушкина - страница 16
В 1818 г. Уваров был уже президентом Академии наук; затем, все поднимаясь в чинах, к зрелому возрасту достиг и вовсе неожиданного — в 1833 г. стал управляющим министерством народного просвещения, а еще через год — министром и председателем Главного управления цензуры. К тому времени, когда разыгралась история, о которой здесь напомним, Уваров имел чин тайного советника, был членом Государственного совета, председателем Комитета устройства учебных заведений, членом Российской академии (оставаясь президентом Академии наук), Академии художеств, членом французского Института, Мадридской академии истории, Геттингенского, Копенгагенского и других ученых обществ. Но, как утверждал один из сенаторов, «ни высокое положение, ни богатая женитьба не избавили его от мелких страстей любостяжания и зависти». Другой современник высказался не менее решительно: «Во всех государствах случается, что жалуют в чины и не по заслугам, а в одной России жалуют и в ум и в знания без ума и знаний».
Знаменитый историк С. М. Соловьев дает Уварову такую характеристику: «…он не щадил никаких средств, чтобы угодить барину (Николаю I); он внушил ему мысль, что он, Николай I, творец какого-то нового образования, основанного на новых началах: православии, самодержавии, народности». Дорого обошлась уваровская «доктрина» России, на корню уничтожая всякую свежую мысль, глуша молодые побеги истинного просвещения.
Словом, как было когда-то с М. С. Воронцовым, на пути Пушкина возник еще один «Голиаф», которого поэт победил столь же безоговорочно, но на этот раз ценою жизни…
Не чужд был Уваров литературе, даже считался в молодых годах знатоком Гомера и гекзаметров; участвовал когда-то в литературном обществе «Арзамас» вместе с Жуковским, Александром Тургеневым, Вяземским, дядей и племянником Пушкиными и многими другими, чьи пути потом решительно разошлись с уваровским. Занимался одно время и археологией.
Долгое время Пушкин, хоть и знал истинную цену Уварову, относился к нему терпимо и, кажется, только к 1835 году раскусил его до конца. Сергий Семенович был человек тщеславный, корыстный, ничтожный в своих душевных движениях и амбициях. Чего стоит, например, высказанное им однажды желание увидеть Пушкина «почетным членом своей Академии наук»! В 30-х годах Пушкина более всего раздражали две линии поведения Уварова по отношению к нему: во-первых, откровенное желание министра покровительствовать поэту, выглядеть этаким меценатом. «Попроси меня, не сочти за унижение, и дела твои пойдут полегче», — так примерно рассуждал Уваров; во-вторых, рассчитанное и обдуманное стремление подменить обещанную поэту личную царскую цензуру обычной государственной, целиком и полностью зависящей от него, Уварова. Или, еще лучше, соединить обе цензуры вместе — нагородив такие, как говорил он, «умственные плотины» на пути Пушкина к читателю, сквозь которые уж никак не пробиться. Даже, по словам более чем далекого от Пушкина мемуариста Н. И. Греча, Уваров терпеть не мог поэта «гордого и не низкопоклонного», и Пушкин, не склонный забывать врагам своим, платил ему тем же. Помнил Пушкин и о том, что не кто иной как Уваров распространял в светских гостиных байку, будто Петр I купил прадеда Пушкина «за бутылку рома».
В 1835 г. подведомственность Пушкина и обычной цензуре была даже оформлена официально. В феврале 1835 г., обеспокоенный материальным неуспехом и читательским равнодушием к «Истории Пугачева», Пушкин записал в дневнике: «В публике очень бранят моего Пугачева, а что хуже — не покупают. Уваров большой подлец. Он кричит о моей книге как о возмутительном сочинении. Его клеврет Дундуков (дурак и бардаш) преследует меня своим цензурным комитетом. Он не соглашается, чтоб я печатал свои сочинения с одного согласия государя. Царь любит, да псарь не любит. Кстати, об Уварове. Это большой негодяй и шарлатан. Разврат его известен. Низость до того доходит, что он у детей Канкрина[24] был на посылках. Об нем сказали, что он начал тем, что был……, потом нянькой, и попал в президенты Академии наук. <…> Он крал казенные дрова, и до сих пор на нем есть счеты (у него 11 000 душ), казенных слесарей употреблял в собственную работу etc. (в те времена это считалось неэтичным. —