Последний император Николай Романов, 1894–1917 гг. - страница 8

Народная доверчивость, которой он чрезвычайно ловко умел пользоваться, поспешила признать в нем пророка, одаренного сверхъестественными свойствами и имеющего силу творить чудеса. Для того, чтобы понять столь быстрое увлечение, надо отдать себе отчет в той страшной силе внушения, которою обладал Распутин, и в легкости, с которой народное русское воображение поддается прелести чудесного.

Добродетель нового святого по-видимому не в силах была долго сопротивляться осаждавшим его плоть соблазнам, и вскоре он вновь впал в свою беспорядочную жизнь. Правда, он теперь предавался сильному раскаянию в своих грехах, но это не мешало ему начинать сызнова. Итак уже в это время в нем была заметна та смесь мистицизма с эротоманией, которая впоследствии сделала из него столь опасного человека.

Несмотря на все это, слух о нем все рос и рос. К нему обращались, его вызывали издалека не только в Сибири, но и в России.

Его странствования привели его, наконец, в Петербург. Он познакомился там в 1905 году с архимандритом Феофаном, ректором духовной академии, которому показалось, что он видит в нем проявления искренней веры и очень большого смирения, а также все признаки божественного вдохновения. Распутин через его посредство был введен в круги набожных людей столицы, где ему уже предшествовал слух о нем, как о пророке. <…>

Распутин вскоре приобрел огромное влияние на новых поклонников. Он сделался обычным завсегдатаем некоторых гостиных высшего петербургского общества и даже был принят некоторыми членами Императорской семьи, которые пели о нем хвалебные гимны Императрице. Большего ему и не было нужно, чтобы сделать последний шаг. Распутин был введен ко Двору через приближенных Ее Величества и по личной рекомендации архимандрита Феофана. Этот факт не следует забывать, ибо в течение многих лет он ограждал его от нападков его противников.

Мы видели, как Распутин, воспользовавшись отчаянием, наполнявшим душу Императрицы, сумел связать свою жизнь с жизнью Цесаревича и таким образом приобрести все большую власть над матерью. Каждый раз его вмешательство как будто вызывало улучшение в здоровье ребенка и тем самым усиливало его обаяние, увеличивая вместе с тем и веру в силу его заступничества.

Однако по прошествии известного времени Распутин как будто опьянел под влиянием своего внезапного возвышения. Он счел свое положение достаточно прочным, бросил осторожность, которую соблюдал на первых порах своего пребывания в Петербурге, и вновь стал предаваться излишествам. Но делал он это с большой ловкостью, так что долгое время вводил многих в заблуждение насчет своей личной жизни. Только мало-помалу слух о его разврате стал распространяться и встречать доверие. Сначала против старца раздалось лишь несколько слабых голосов, но вскоре к ним присоединились более уверенные и многочисленные голоса. Первою попробовала разоблачить при Дворе обманщика воспитательница Великих Книжен, Тютчева. Ее усилия разбились о слепую веру Государыни. Среди обвинений, которые она возводила против Распутина, нашлись такие, которые она в порыве своего негодования недостаточно проверила. Их ложность бросилась в глаза Императрице. Видя свое полное бессилие и желая снять с себя ответственность, Тютчева просила, чтобы Распутину был, по крайней мере, запрещен вход в этаж, где жили дети. Государь вмешался в этот вопрос, и Ее Величество уступила, но не потому, чтобы ее убеждение было поколеблено, а из чувства миролюбия и снисхождения к Тютчевой, которую на ее взгляд ослепляли ее узкое усердие и самая ее преданность. <…>

<…> „Смиренный сибирский мужик“ стал опасным противником, у которого полное отсутствие совести соединялось с величайшею ловкостью. Прекрасно осведомленный и имея ставленников как при Дворе, так и среди лиц, окружающих министров, он старался предупредить появление на горизонте каждого нового врага, заранее ловко набрасывая на него тень. Он предвещал под видом предсказаний нападки, которые будут против него направлены, остерегаясь однако слишком точно обозначать своих противников. Таким образом, когда против него готовился удар, в руке которая его направляла, оказывалось уже заранее притупленное оружие. Ему случалось часто заступаться за тех, кто на него клеветал, заявляя с деланным смирением, что эти испытания необходимы для его спасения. Слепому доверию, которое они сохранили к нему до конца, способствовало то обстоятельство, что Государь и Государыня привыкли видеть, как те, кому они оказывали особое внимание, становились средоточием интриг, и как под них подкапывались. Они знали, что достаточно выразить кому-нибудь благосклонность, чтобы на него обрушились нападки завистников. Вот почему они были убеждены, что совершенно особое расположение, оказываемое ими темному мужику, должно было разнуздать против него всеобщую ненависть и зависть и сделать его жертвой самых худших поклепов. Тем временем скандал мало-помалу стал переходить за пределы религиозных кругов, о нем говорили, хотя еще и обиняками, в политических и дипломатических сферах и на него намекали в речах в Государственной думе.