Последний Иван - страница 2
– А помнишь, Михаил,- замечаю я мимоходом,- как ты мне говорил: если бы дали власть нашим, то есть вам, вы бы через Ледовитый океан перекинули мост. Только не сказал, зачем нам такой мост.
– Раньше и я думал так: нужны стройки века. Теперь так не думаю, теперь я боюсь. Все время жду: будет Армагеддон! Что это такое? А это, когда страшнее ничего нет. Армагеддон! И сделают его те, кто любит все перестраивать. У меня холодеет сердце, когда я вижу на экране наших, одних наших. Если журналист, то Зорин, если поэт – Вознесенский, экономист – Бунич, Лацис, специалист-международник – Бовин, Арбатов, Шишлин и еще кто-то. А самый крупный специалист по сельскому хозяйству – тоже наш, Черниченко. И.как-то он говорит нехорошо, словно ему дверью защемили что-то. Надоели! Как ты не понимаешь, Иван! Да ты все понимаешь, только делаешь вид. В Ленинграде народ валит на площадь. Только и слышишь: там митинг, тут демонстрация. А позавчера по Невскому прошла колонна под лозунгом: «Отечество в опасности!» На Театральной площади бушевали «Россы». И тащат плакаты – в пять метров длиной: «Русским школам – русских учителей». И целая рота молодых здоровенных парней в форме царских офицеров. Зеленые фуражки, кокарды, портупеи – где только взяли? Через весь Невский тащат лозунг: «Пока не избавимся от евреев – русских проблем не решим». Иван! Ты меня слышишь? Разве такую гнусную агитацию уже разрешают в России?
– В Москве разрешили сионистскую организацию. Русским тоже разрешили. А ты как хотел? Плюрализм!
– Кто это все придумал?
– Ваши придумали: Яковлев, Горбачев, Шеварднадзе. Демократия!
– Я бы им шею намылил!
– Сейчас не говорят: «намылить». Говорят: «смерить давление».
– Давление? Что это еще такое?
– Ты разве не знаешь? Румынскому Чаушеску, прежде чем вывести на расстрел, смерили давление. Его жене Елене – тоже.
– Ах, вот что! Ну, конечно, знаю. А интересно, у них нормальное было давление?
– У него – вроде бы да, а у Елены – чуть повышенное. Она, видимо, беспокоилась.
– Ты, Иван, зубоскалишь, тебе хорошо – тебе нечего бояться, а я сон потерял. Вчера с Соней были на Торжковском рынке,- там накануне облава была, сорок девять человек арестовали – кавказских торговцев. Рядом со мной парень с красной повязкой стоял. Говорит кавказцу: «Ты там передай своим, чтоб не баловали. Русский медведь рычит пока, а может и лапой по башке трахнуть. Лапа у него тяжелая, вас тут ни одного не останется». И меня с ног до головы оглядел, да так, словно кипятком ошпарил. Но мы-то с Соней при чем? Ты же знаешь, Иван, я на фронте хирургом был. Госпиталь бомбили, и мне осколком ударило в ногу. Ты это знаешь, но тот, с красной повязкой… и те, «Россы»,- они этого не знают.
– Довольно, Михаил! – успокаивает его Соня.- Закипел, как тульский самовар. Тебе надо попить валерьянку. Ты плохо спишь. Ночью встаешь и куда-то ходишь. Еще хуже, когда мы на даче. Подходишь к окну и все смотришь, смотришь. Особенно после той ужасной истории.
Дача Меерсонов на берегу Финского залива, в Комарово, между дачами двух выдающихся людей – академиков Кондратьева и Углова. Во время аварии на Чернобыльской АЭС на заборе усадьбы Меерсонов кто-то написал стишок:
После этой выходки Меерсоны обновили забор, заказали металлические ворота с секретным запором. Ночью боялись выходить во двор. Михаил стал хуже спать.
– Ты хирург, известный в поселке человек – чего вам бояться?
– А я не хочу, не хочу, чтобы о нас так думали: что мы мешаем, что нас всех, без разбора… Нет, вы только подумайте: от нас надо избавиться! Меня – вон, на свалку! Вчера они вывели на площадь десять тысяч, завтра выйдут сто, двести… А там и бунт – всеобщий, страшный. Что нам прикажешь делать? – обращался Михаил ко мне, будто я лидер фаланги «Россов» и волен или не волен выводить людей на площадь.
– Брось паниковать,- сказал я строго.- Успокойся!
Михаил заговорил тише и без той уже нервозности.
– Я знаю вас, русских, и тебя знаю, Иван. Если к вам по-хорошему – лучше и народа на свете нет, но если вас раздразнить… О-о… Вы такой Карабах заделаете! Не тот армянский или азербайджанский. Нет, то будет русский Карабах!