Последний король французов. Часть первая - страница 10
В это же самое время юный герцог Шартрский начал в качестве принца череду странствий, которую ему предстояло продолжить в качестве изгнанника.
Герцог Орлеанский, его отец, уже давно был в натянутых отношениях с королевским двором и жил совершенно обособленно от него. Он был заядлым охотником, и, поскольку его охотничий кортеж нередко сталкивался в лесу Виллер-Котре с охотничьим кортежем короля, охотившегося в Компьенском лесу, а этикет требовал, чтобы в подобном случае он покинул своих спутников и присоединился к королю, герцог приказал обнести парк Виллер-Котре стеной, чтобы всегда находиться в собственных владениях. Стена эта обошлась ему в три или четыре миллиона.
В самых натянутых отношениях герцог Орлеанский был прежде всего с королевой. Если ссылаться на то, что он говорил в минуты раздражения, эта враждебность королевы к нему проистекала из того, что он не пожелал ответить на ее заигрывания, которые, опять-таки по его словам, имели больший успех в случае графа д’Артуа.
В особенности эта враждебность проявилась в связи со сражением при Уэссане.
Герцог Шартрский находился на борту «Святого Духа». Он одним из первых ввязался в бой, длившийся два часа. В течение всего этого времени молодой генерал-лейтенант не покидал шканцев; он сбросил кафтан и камзол, оставшись в одной рубашке и с голубой орденской лентой через плечо, и таким образом навлекал на себя вражеский огонь не только как солдат, но и как принц.
Новость о победе дошла до двора. Королева узнала о ней одной из первых и, сообщая ее своему окружению, сказала: «Все исполнили свой долг, кроме герцога Шартрского, из-за которого мы едва не проиграли сражение».
Ничто не позволяло королеве произносить эти злобные слова. Напротив, доклад военно-морского министра г-ну де Пентьевру был превосходным в отношении герцога Шартрского.
Впрочем эта ненависть Марии Антуанетты к герцогу Шартрскому только возросла, когда он стал герцогом Орлеанским. Королева начала терять свою популярность, и ее враждебность рикошетом делала популярным того, на кого она была направлена. У короля достало малодушия придерживаться той же враждебности к человеку, которому за месяц до этого он написал следующее письмо:
«Версаль, 28 июня 1778 года.
Я получил, мой кузен, письмо, которое Вы мне написали. Господин де Сартин представил мне подробности проведенной Вами инспекции. Я чрезвычайно доволен тем, как Вы себя вели, и тем прекрасным примером, какой Вы подали. У меня нет сомнений в Вашей готовности служить мне, и я всегда буду доволен Вашей службой. Вскоре у Вас будет случай показать себя в действии. Я уверен, учитывая готовность, которую выказывает военно-морской флот, и примеры, которые Вы подаете, что все пройдет прекрасно. Всегда рассчитывайте, мой кузен, на мою дружбу.
Людовик».
В итоге, вместо того чтобы воздать должное герцогу Шартрскому, вместо того чтобы уравновесить злые речи королевы приемом, достойным оказанных услуг, король согласился заменить благодарственный молебен, который должны были отслужить по поводу победы при Уэссане, молебном по поводу беременности королевы.
Вот почему, когда в присутствии герцога Шартрского кто-то произнес здравицу в честь будущего дофина, герцог ответил:
— Сын Куаньи никогда не будет моим королем!
Правда, после своего возвращения из Бреста принц был отомщен горячим приемом, устроенным ему парижанами, за холод, выказанный ему двором.
Когда он вошел в свою ложу в Опере во время представления «Эрнелинды», актер, находившийся на сцене, прервал игру, вынес из-за кулис венец и, встав у рампы, предложил его принцу, обратившись непосредственно к нему со следующими стихами из пьесы, написанными словно для этого случая:
Этот триумф вполне мог бы заставить принца забыть о враждебности королевы, однако на одном из бал-маскарадов в Опере он понял, что клевета в его адрес нисколько не утихла. Увидев какую-то особу в домино и приняв ее за женщину, в то время как это был мужчина, герцог остановился перед ней и посмотрел на нее с той наглостью, какую позволяет маска.