Последний король французов. Часть первая - страница 7

Возможно, именно это нарочитое презрение к великим литературным вершинам девятнадцатого века стоило 24 февраля 1848 года регентства герцогине Орлеанской и трона графу Парижскому.

Трибун Ламартин жестоко отомстил за Ламартина-поэта.

Впрочем, именно в характере человека, полученном им от природы, и в воспитании, полученном им от общества, историк должен искать исходные причины поступков, которые у частного человека имеют серьезные последствия для его семьи, а у политика — серьезные последствия для мира.

Так что разве не физическому труду, которым занимался герцог де Валуа, знавший толк в столярном ремесле, садоводстве и переплетном деле, король был обязан той любовью к строительству, разведению растений и меблировке помещений, которая стоила стольких денег королю и сделала архитектора Фонтена самым прилежным из всех его спутников по прогулкам.

Совершенствуя человеков, г-жа де Жанлис одновременно исправляла принцев, прилагая все свои заботы к тому, чтобы избавить их от той жалкой манерности, какая делает женщин истеричными, а вельмож своенравными; благодаря физическому труду, прогулкам и посещениям мастерских и заводов, воспитанники автора «Адели и Теодора» перестали бояться жары, холода, дождя, грозы, сырости, шума, опасности и почти перестали страшиться боли.

Так, будучи ребенком, герцог де Валуа испытывал инстинктивный страх перед собаками, и потому во время прогулок г-н де Боннар имел привычку пускать впереди принца двух выездных лакеев, которым было поручено отгонять этих животных; в итоге, питая вначале всего лишь неприязнь к ним, герцог де Валуа не мог в конце концов видеть их даже издалека.

Госпожа де Жанлис, напротив, после первого же разговора со своим воспитанникам коснулась этой темы и объяснила ему нелепость подобного страха; не успела она закончить это наставление, как юный принц пожелал иметь собаку.

Один случай из античной истории произвел сильное впечатление на герцога де Валуа. То был рассказ о юном спартанце, который позволил лисенку сожрать ему внутренности и не испустил при этом ни одного стона, не издал ни одного крика. И потому он дал себе слово проявить, при случае, такую же нечувствительность к боли, как этот спартанец.

И такой случай представился.

Однажды г-жа де Жанлис вместе со своим воспитанником, которому было тогда тринадцать лет и который после смерти своего деда стал герцогом Шартрским, присутствовала при плавке серебра в мастерской ювелира. Герцог Шартрский подошел чересчур близко к брызжущему расплаву, и одна из огненных капель обожгла ему ногу. Но герцог Шартрский не охнул и никак не выдал своей боли, и г-жа де Жанлис сама по его прожженному чулку догадалась о том, что произошло.

Он сдержал данное себе слово.

Одним из замечательных качеств короля Луи Филиппа, а точнее, двумя его замечательными качествами — и мы не колеблясь скажем, что он был целиком обязан ими своему воспитанию, — являлись мужество и терпение.

Мужественный — он умел не бояться; терпеливый — он умел ждать.

Кроме того, у короля — и еще более заметным это должно было быть у принца, ведь ему была присуща тогда юношеская свежесть, то есть чистота чувств, — так вот, первое побуждение у него всегда было добрым, даже великодушным; и, пока герцог Шартрский был всего лишь принцем, а герцог Орлеанский — всего лишь изгнанником, эти добрые побуждения достигали всего своего размаха; но не всегда так бывало с герцогом Орлеанским в Пале-Рояле и с королем в Тюильри. И поскольку его добрые побуждения, странное дело, имели истоком скорее свободное воспитание, нежели великодушное сердце, все те, кто окружал принца, все те, кто давал советы королю, немедленно вступали в бой с этими добрыми побуждениями. И если речь шла о том, что принц намерен оказать денежную помощь размером в тысячу франков, они сводили ее к пятистам франкам; если речь шла о том, что король намерен даровать полное помилование, они смягчали наказание до каторги, тюрьмы или надзора. В итоге благодеяние, которое личное побуждение делало полным и великим, а постороннее вмешательство превращало в мелкое и жалкое, лишалось всякого величия.