Последний месяц года - страница 50
Осужденных вывели на голый пустырь.
— Подождите, братцы, — негромко сказал один из солдат.
Гремя кандалами, они с трудом опустились на траву.
Плыла над Петербургом белая короткая ночь. Их последняя ночь.
Они тихо переговаривались.
— Встать!
Загремели барабаны. Шли медленно, в белых саванах с черными кусками сукна на груди, на которых написаны фамилии, а внизу: «Злодей. Цареубийца».
На Кронверке лихо играл оркестр Павловского полка. Исполняли вальсы, польки, марши…
Священник Мысловский, сопровождавший осужденных, все время беспокойно оглядывался.
— Чего вы ждете? — спросил Рылеев.
— Гонца с помилованием!
Рылеев пожал плечами и сказал:
— Положите мне руку на сердце, батюшка: бьется ли оно сильнее прежнего?
Полицмейстер еще раз громко зачитал приговор.
Обратись к товарищам, Рылеев отчетливо и спокойно пожелал благоденствия России.
Все пятеро поцеловались, поворачиваясь друг к другу так, чтобы пожать связанные руки.
Первым взошел на эшафот Пестель.
Их поставили на скамейку в полуаршине друг от друга.
Палач надел на головы мешки.
— К чему это? — с негодованием спросил Муравьев-Апостол.
Накинув на шеи веревки, палач сошел с помоста.
В ту же минуту дощатый пол задрожал, провалился. Веревки натянулись.
И вдруг трое — Сергей Муравьев-Апостол, Рылеев, Каховский — сорвавшись, упали. Веревки не выдержали тяжести кандалов.
Мешок свалился с лица Рылеева. Он сидел в яме, скорчившись от боли, и гневно крикнул:
— Черт знает что! Повесить в России и то не умеют! Глухой ропот пробежал по толпе, зашептались солдаты:
— Видно, бог не хочет их казни!
— Вешайте скорее! — визгливо крикнул генерал. Оркестр играл стремительный марш.
Тела казненных положили в грубо сколоченные ящики и увезли на остров Голодай, где зарыли всех в одной могиле…
Эпилог
Приехать в незнакомый город, выйти на улицу, название которой тебе не известно, брести не зная куда, сворачивая из переулка в переулок, разглядывать дома, заходить во дворы, сидеть на бульварах и скверах, наблюдая прохожих, — есть ли на свете что-нибудь увлекательнее?
Идешь по городу, и сведения, полученные на уроках истории и географии, обретают плоть и кровь. Кажется, что город разговаривает с тобой, рассказывает свою трудную многовековую историю.
Была вторая половина дня, когда, отдохнув после шестичасового перелета, я вышла на иркутские улицы.
Позади остался центр, витрины магазинов и фотографий, рекламы кинотеатров. На опустевшем базаре щелкала под ногами шелуха кедровых орехов, редкие продавцы еще торговали за прилавками черемухой и брусникой.
Я шла и шла, переулки засасывали. Дома в этой части Иркутска крепкие, рубленые, с большими окнами и разноцветными ставнями, украшенные искусной деревянной резьбой.
И вдруг… Синяя эмалевая табличка: переулок Волконского! От волнения не знаю, куда идти, останавливаюсь, оглядываюсь. Белая заброшенная церковь, пыльный безлистый скверик. Где же?.. А вот! Чугунная мемориальная доска: «В этом доме жил декабрист Сергей Волконский». И сразу незнакомый город становится родным.
Вот по этому выщербленному крыльцу поднимался седовласый старик, князь, генерал, принадлежавший когда-то к высшей петербургской знати…
Пятерых декабристов Николай казнил. Сто двадцать били лишены всего — семьи, чинов, богатства — и сосланы в Сибирь: одни в каторгу, другие на поселение.
Могила казненных была сровнена с землей, и никто не имел права знать, где она находится.
Ссыльных держали в самых глухих медвежьих углах России, чтобы их крамольные идеи не будоражили умы.
Но правду сровнять с землей нельзя. И заковать в кандалы нельзя. Твердой поступью идет она по миру и рано или поздно торжествует победу.
После казни декабристов Николай короновался в Москве на царство. В церквах служили очистительный молебен в благодарность за победу над мятежниками.
В толпе, заполнившей Кремль, находился четырнадцатилетний мальчик. Его детское сердце гулко колотилось от любви к погибшим и от ненависти к царю. Сжав кулаки, со слезами на глазах клялся он посвятить свою жизнь борьбе с царем, с его троном, оскверненным кровавой молитвой, с его пушками, расстрелявшими декабристов.