Последний очевидец - страница 8

По идее так и должно было бы быть. Ведь все в равной мере — националисты.

Увы, сладок был сон, но горько пробуждение. «Я вдруг ясно увидел, что подобный интернационал невозможен». Попробуйте литовцу прочесть из Тютчева: «Над русской Вильной стародавней», а чеченцу — из Пушкина: «Смирись, Кавказ, идет Ермолов». Приоритет национальных интересов «распирает» народы в разные стороны. Каждый, образно говоря, «торчит» другому поперек горла.

Значит, в дополнение к положительным, так сказать, аксиомам, такими же практически аксиомами являются и «парадоксы национального опыта».

Парадокс первый. Национализм есть самое жизненное, естественное и благородное начало в истории и в практической политике. И одновременно подлинный «благородный» национализм никогда на практике недостижим и в принципе невозможен — именно потому, что неосуществим «интернационал националов», гармония границ, юрисдикций, национальных интересов.

Парадокс второй. Невозможно провести отделительную черту, где и когда национализм вырождается в шовинизм, «чудовище с зелеными глазами» — агрессивное ограничительство по отношению к другим народам. Похоже, в большинстве реальных исторических случаев они слиты между собой неразличимо и неразлучно.

Третий парадокс. В связи с этим возникает у позднего Шульгина новый тезис. Подобно тому как человек (по Ницше) есть нечто, что нужно преодолеть, так и национализм (по Шульгину) есть нечто, что должно быть преодолено. Это не значит, что национализм реальный когда-либо в обозримом будущем будет преодолен. Но таково внутренне его задание и движущая сила: за самоопределением всякой нации грядет самоопреодоление всякого национализма. Мыслительный скальпель Шульгина проникает здесь, кажется, глубже, чем у И. Ильина. К тому же Василий Витальевич знает и указывает (фактически, а не в теории) и самые пути преодоления.

Я говорю это не к тому, чтобы сталкивать лбами двух великих пророков национализма. Хочу лишь отметить, что, говоря о национализме Ильина и Шульгина, всегда необходимо поверять поэтический восторг одного аналитическим скепсисом другого.

Но мы говорили и о путях преодоления. История знает их два, противоположных, — масонство и империя. Здесь и там — апелляция от нации к человечеству. Но…

Масонство растворяет национализм в вязком демократическом студне вне- и наднациональных образований: Лига Наций, ООН, ЮНЕСКО, МВФ, Европарламент, восьмой член семерки…

Империя, напротив, гармонизирует, организует и преображает торчащие в разные стороны кристаллы национализмов в единое религиозно-осмысленное и санкционированное целое.

Там — увеличение «степеней свободы» до полной бесформенности и бескостности — для последующего подчинения обезличенного, безнационального человечества «мировому правительству».

Здесь, в Империи, — священное преемство власти, традиций и авторитета, духовная иерархия живого многонационального исторического организма.

Сам Шульгин, скажем прямо, был вполне чужд тютчевско-леонтьевской имперской магии. В последние годы он считал даже возможным признать, что идея «мирового правительства» имеет «большое будущее». Критически относился к восторженно им когда-то воспринятому столыпинскому лозунгу Великой России…

Что делать, шли годы… А мысли, как сказал бы Розанов, — мысли могут быть разными…

Весьма критически Василий Витальевич относился к дореволюционной правой печати.

«Я с ними имел дело… Они совсем не заботились об увеличении тиража. Зачем это? Тратить бумагу? Сознательно печатала скучнейшие газеты…»

Выделялись, по его словам, из этого серого потока немногие:

— «Курская быль» марковская… «Земщина» иногда печатала интересные вещи… «Знамя» — может быть, и талантливое, скорее крикливое… но такое… крайне-крайне-крайне… (Имеется в виду газета «Земщина», которую издавал «Союз русского народа», возглавлявшийся Н. Е. Марковым-2-м, «Русское знамя», которую издавал А. И. Дубровин — глава другого, конкурирующего, «Союза русского народа».)

Позже из эмигрантских газет Шульгин выделял «Возрождение», в котором одно время сотрудничал, и милюковские «Последние новости».