Последний сейм Речи Посполитой - страница 22

стр.

— Мне наказано, чтобы я давал ему под расписку и по счету на каждого человека и лошадь.

— Он самого черта сумеет вокруг пальца обкрутить. Гуляка, повеса, картежник, но и настоящая солдатская душа. Передай ему от меня привет. Да, ты не познакомился на балу с князем Цициановым?

— Впервые слышу эту фамилию.

— Все время сопровождал красавицу камергершу.

— Низкий рябой и как бы с заплесневелыми глазами? Помню.

— Тебе надо с ним познакомиться. Он почти домашний человек у камергерши.

— Нога моя никогда не переступит ее порога, — с жаром выпалил Заремба.

— Это необходимо для дела! — услышал он строгий голос.

Ужас отразился в его глазах. Через минуту, однако, он ответил с мужеством:

— Слушаюсь приказа.

— План действий получишь потом. Думаю, что при содействии камергерши ты войдешь с ним в более близкие отношения. Она твоя родственница?

— И бывшая невеста, — выдавил из себя Север, словно сгусток запекшейся крови из раны.

Ясинский понял трудность его положения, не взял, однако, назад своего приказа.

— Тем скорее ты с ней сговоришься. Ты у нее на хорошем счету. Я слышал вчера, как она жаловалась на тебя Воине.

— Воина с нами? — попробовал было прервать неприятную тему Заремба.

— Пока еще нет. Постарайся его раскусить и привлечь. Это человек очень ценный.

— Для сочинения каламбуров и сплетни! — злобно буркнул Север.

— Нам не приходится брезгать и этим оружием. Острый язык проникает дальше, чем пуля. Мне пора уже уходить. Когда-нибудь вечерком постараюсь попасть к тебе на квартиру, поговорим тогда подробнее. Здесь не безопасно!

Ясинский покосился на какого-то субъекта в черном кафтане, который, казалось, старался подслушать их.

— Ты прямо из Парижа? — прошептал он еще тише.

— Заезжал только в Лейпциг и Дрезден.

— Что, революция в самом деле так страшна, как о ней пишут?

— Как всякая расплата, месть и убийство. Но в то же время как — неизбежность.

— И ты думаешь...

Ясинский наблюдал за подслушивавшим.

— Что и в Польше топору палача должно быть немало работы.

— Расскажешь мне в другой раз подробнее.

Ясинский встал, чтобы уходить.

— Да, — вспомнил он, — к тебе явится кто-то и покажет знак, — отнесись к нему с доверием. Он в курсе наших почт и сообщений с командами. Не забудь о Цицианове!

Заремба сидел, все еще ошеломленный странным приказом.

«Приказ, — надо повиноваться! — решил он наконец просто, по-солдатски. Почувствовал сразу глубокое облегчение, под которым гнездилась тихая, скрытая радость. — Это тот, о котором сплетничали те дамы! Почти домашний человек у нее! Друг сердца! — размышлял он, но уже нахмурив лоб и с жалом в груди. — И мне приказывают познакомиться с ним. Ну что ж! Буду рад знакомству! Может быть, смогу отплатить ему дружбой за дружбу! Пусть так», — продолжал он размышлять, строя наперед какие-то смутные планы мести.

За этими размышлениями не заметил, как окончилась обедня. Очнулся, лишь когда смолк орган и поднялся шум расставляемых перед большим алтарем стульев. Слышно было, как подъезжают к крыльцу костела экипажи, как шуршат между скамьями шелковые платья. Ливрейные лакеи, отгоняя толпящихся зевак, покрывали ковриками сиденья, несли подушки, шали и молитвенники. Какие-то разряженные дамы и господа занимали места у алтаря, в креслах, расставленных полукругом, точно в театре. Блестели стекла лорнетов, сановные богомольцы угощали друг друга табаком и конфетами, аромат духов распространялся, словно из паникадил. Какой-то смуглый красивый монах выставлял напоказ свои белые зубы, подставляя дамам кропильницу и побрякивая кружкой с монетами. В костеле создавалась ассамблея, пересыпанная французским щебетом и сдержанными, скрытыми за веерами улыбками. Немного стихло, когда епископ Скаршевский вышел служить обедню. Легкие словечки, однако, не перестали порхать в воздухе и не погасли задорные взгляды подведенных глаз. Ливрейные лакеи, столпившись у входа, тоже давали волю языкам, отпуская неприличные замечания по адресу заполнявших паперть нищих и перекидываясь такими шуточками, что то и дело какое-нибудь крепкое словечко долетало до знатных молящихся у алтаря.