Последний сейм Речи Посполитой - страница 24

Птицы жались друг к другу, образовывая шеренгу, все клювы поднялись точно на изготовку.

— Вперед! Шагом! Шагом! Стой! Целься! Пли! — прогремела команда, по которой вся стайка бросилась на зерна в стройном порядке и принялась дружно клевать.

Настоятель, весь красный от смеха, обтирал потное лицо и, расхаживая вокруг стола, гладил по крылышкам, целовал и ласкал некоторых пташек, не переставая ни на минуту ворчать, журить и грозить носовым платком.

— Не спешить, братцы, не торопиться! Еда не убежит! Подавишься, невежа, что тогда? Опять с то бой буду возиться, лечить? Эй ты, там, пан Дроздович, не жми других, а то получишь порку! А ты что, панна Жаворонкова? Что ты такая осовелая? Или мамаша тебя высекла? Погоди, дам тебе отдельно! Дружно, братишки! Эй там, пани Зябликова, почтеннейшая, нечего там робронами фуфыриться! Ах ты, пострел! — прикрикнул он опять на дрозда. — Сыр у меня слопал, так других не объедай! Господи, какие эти пострелята лакомки, сутяги жадные! Совсем что твои людишки! Ангел ты мой золотой, — обернулся он к Зарембе, — только ты надо мной не смейся.

— Удивляюсь дисциплине этой ватаги. Не мало тут труда положено. А что касается отца Серафима, так нельзя ли его сделать сборщиком денег?

— Хоть сейчас же, ангел ты мой золотой.

— Но так, чтобы он мог разъезжать по всему краю...

— Превосходная мысль! Как раз по нему такая работа. Разрешение я выхлопочу у начальника провинции, а пока что бери его, сударик, как своего человека. Напоминаю только, что это не простой не отесанный бернардинский серячок.

— А откуда он, не из мещан ли?

— Много об этом говорить! Порекомендую заглянуть еще в костел, потому что епископ, наверно, кончает уже обедню. Во веки веков! Аминь! — бросил он машинально в ответ на скрип открываемой двери. — А вот и отец Серафим! Теперь смирно! В гнезда, братишки! Марш! — скомандовал он, размахивая платком. И сразу вся крылатая братия разлетелась по клеткам.

— Юзеф, гляди-ка, как перепачкали стол шельмы, боже упаси!

— Кто растит птиц для сладких рулад, тот должен быть и помету их рад, — проговорил негромко отец Серафим.

— Ангел ты мой золотой, каждый шут в своем наряде! — ответил хмуро настоятель.

Заремба с любопытством смотрел на смиренное лицо монаха и после ухода настоятеля подошел к нему с протянутой рукой.

— Ксендз-настоятель очень рекомендовал мне вас, отче.

— Я уже знаю, в чем дело. Давно мне хочется подышать свежим воздухом! Охотно пойду под команду, — проговорил он быстро, поднимая на Зарембу голубые проницательные глаза.

Он был ужасно худ, и на вид можно было ему дать лет пятьдесят и с таким же успехом тридцать. Ходил сгорбившись, и ряса висела на нем, как на вешалке. Голова у него была короткая, угловатая, обросшая рыжеватыми щетинистыми волосами, лоб высокий, удивительно белый, большой нос хищно загнут книзу, рот от уха до уха, нижняя челюсть выдавалась вперед, и все лицо было густо испещрено коричневыми веснушками.

— Загляните, отец, ко мне на квартиру, мы поговорим.

В ответ монах показал перстень и прошептал условные слова.

— Как я рад, брат и товарищ! — проговорил Заремба, горячо пожимая ему руку.

— Пан Солтан был моим крестным отцом...

— Настоятель знает это?

— Я ему не докладывал, — жаль бальзама на капусту и розового масла на сапоги, — ответил монах многозначительно.

— Хороший он человек и очень предан делу.

— Кто чей хлеб ест, того и песни поет. Провожу вас.

— Отчего это вы приседаете на одну ногу, отче!

— Это после пыток приятные сувениры! — усмехнулся монах, блеснув зубами.

Заремба посмотрел на него с недоверием.

— Когда-нибудь расскажу и об этом, — буркнул тот, выводя его в коридор.

Некоторое время шли молча. Заремба оглядывал его с любопытством.

— Итак, значит, жду вас, отче, сегодня к ужину. Будет нам удобнее.

— Спасибо за грузди, у меня дома рыжиков много. Приду, когда выдастся время.

Он потянул носом и повернул в трапезную на общую трапезу...

— Чудной какой-то человек, — пробормотал про себя Север ему вслед и, вернувшись к своим мыслям в связи с поручением Ясинского, свернул налево, в монастырский сад, расположенный на краю холма, круто спускавшегося к Неману.