Последний сейм Речи Посполитой - страница 30

— Этакий не пропадет, черти вытащат его изо всякой беды. Я его знавал в свое время в Люблине; держался он тогда за полу судьи Козьмяна, но, кажется, обделывал делишки и на собственный страх и риск. Вряд ли мог забыть меня, — раз как-то при одной веселой оказии мы с паном Грановским искупали его в Быстржице.

— Жестокая обида, особливо ежели парень крепко хлебнул лягушачьего вина.

— Еле-еле Гольц у него пульс нащупал! Хотел потом драться со всей ротой, да кончилось просто попойкой, ну и новой историей. Ухаживал он там за одной...

— Не оставить ли нам побоку анекдоты, — заметил кротко Гласко.

— Да и то верно. Тем более что ничем тут аппетитным не пахнет.

— Простите, господа, зазевался я тут с этими разговорами. Кацпер!

— Только предупреждаю, что от кофею я страдаю, как от касторки, щиколад настраивает меня фуриозо, а чаем я привык лошадям ноги мочить.

— Найдется что-нибудь утешительное и для вашего настроения.

— А я бы вам кой-что посоветовал. Знаю я тут неподалеку запасливого купчика, который, хоть и святой пяток сейчас на дворе, недурно нас подкормит. Бутылочки у него с печатями первый сорт. Не доверяю я поручиковой кухне. Простите, ваше благородие, только у меня по-старому: не верь языку, поверь зубку, — заявил Гласко, стягивая пояс на впалом животе.

— Лишь бы быстро, вкусно и вдоволь, — так и я не очень разборчив! — пошутил Качановский и вдруг куда-то скрылся, а вернувшись, подошел с серьезной физиономией к Кацперу.

— Куда ведет проход между конюшнями со двора?

— К реке. Тропинка крутая, но лошадь пройдет, — вытянулся в струнку Кацпер.

— А переулок перед домом? — продолжал допрашивать капитан начальническим тоном.

— Налево — в горы, а направо — в поля, и сворачивает к Городнице.

— Довольно! Ступай себе, брат! Делаю разведку, обеспечено ли у нас отступление, — обратился он к Зарембе. — Дельный парень, только надежный ли?

— Как я сам. Это мой молочный брат и не разлучный товарищ. При этом превосходный солдат: защищая пушки, был ранен и награжден крестом.

— Такой храбрый! Глядите-ка — мужик, а столько геройской фантазии.

— Сам князь похвалил его. Парень заслуживает производства в шляхетское сословие.

— Если уж собственной кровью написал себе аттестат, то и сейм должен подтвердить его.

— Скоро у нас каждый будет шляхтичем — из Холопского воеводства, из земли Мужицкой, герба — печеная репа на поломанном суку, — пробурчал Гласко.

— Защищая отчизну, все имеют право на одинаковую награду.

— Не отрицаю. Но так у нас принижается ценность шляхетского достоинства, что скоро будут награждать им каждого, кто сможет похвастать, что целовал в хвост королевского мерина, — продолжал он ворчать сердито.

Качановский фыркнул; Заремба же подбежал, весь вспыхнув. Заговорил быстро и с жаром:

— Так вы не согласны на уравнение сословий и справедливость по отношению к низшим?

— В теории согласен, на деле же предпочел бы не дождаться этого всеобщего рая.

— А за что же мы собираемся поднять восстание. Ведь за свободу же, равенство и братство!

— Это якобинский лозунг! Наш польский лозунг, это — неделимость, свобода и независимость. За это дам себя изрубить в куски. Отдам последнюю каплю крови, не остановлюсь — пожертвую спасением души! — Гласко даже побледнел от волнения.

Заремба, не желая спорить, замолчал и стал переодеваться, но, обвязывая кисейным шарфом шею, не выдержал и бросил вполголоса:

— Ведь всем нам важно одно: всеобщее счастье.

— Неделимость, свобода и независимость, — упорно повторял Гласко, даже отдуваясь от волнения.

— Пускай будет, как он хочет! — крикнул развязно-снисходительно Качановский. — А ведь у вас чудесный костюмчик! — остановился он с восторгом перед цветистым халатом и, не обращая внимания на шокированный взгляд Гласко, нарядился в него и стал выделывать препотешные движения ногами и всем корпусом. — Самое султаншу можно этим соблазнить. Дорого, должно быть, стоит?

— Около пятнадцати тысяч франков, — поспешил ответить Заремба.

— Ничего себе! Целое состояние! — Качановский почтительно снял с себя драгоценную одежду.

— Не пугайтесь, — ассигнациями. Золотом это составило каких-нибудь три дуката. Я купил его в Париже у уличного торговца. Уверял, что настоящий китайский шелк.