Последний сейм Речи Посполитой - страница 35

Подгорский вскочил и, ища рукой саблю, зашипел, как змея, на которую наступили.

— Это тебе даром не пройдет, бездельник! Попадешься мне еще раз, попомнишь.

Гласко тоже встал и, наклонившись к самому его лицу, бросил, словно насквозь пронзил его штыком:

— Поди ищи меня, прусский содержанец; найдешь дубину, которая тебе причитается, ее тебе не миновать.

Толстяк опешил от этих слов и минуту стоял с разинутым ртом, посинев от гнева. Через минуту, однако, допил рюмку, захватил свою бутылку и ушел, не сказав ни слова в ответ.

К счастью, никто не обратил внимания на все это происшествие. Только Заремба, придя немного в себя, заметил довольно строго Гласко:

— От этого могло бы пострадать дело!

— Знаю, что виноват, да уж не мог больше выдержать! Ведь этакой сволочи плюнь в лицо, — скажет, что дождь каплет; слюны жалко. Вон разгуливает как ни в чем не бывало.

Подгорский, действительно, болтался по залам, заговаривая то с одним, то с другим и чокаясь с каждым, кто хотел.

— Имей только он руку у Сиверса, так нынче же ночью быть бы мне на пути в Калугу. Дурацкая история. Никогда не прощу себе ее, — искренно огорчался Гласко.

Какой-то долговязый немец в желтом фраке и огромном парике вертелся с некоторых пор в толпе и предложил им вырезать их силуэты.

— Режь, немчура, — согласился Заремба, — никогда у меня не было своего портрета.

— Вырезай и меня. Лепил меня из воска какой-то француз, да не очень удачно.

Немец уселся так, чтобы видеть их лица против света, и, разложив на дощечке синюю бумагу, стал ножиком вырезать так ловко и с такой быстротой, что почти в четверть часа обнаруживавшие большое сходство силуэты были готовы.

— Мне пора, — встал Гласко. — Уже четвертый час, а нам в четыре ехать.

Оба вышли через боковую дверь во двор, заполненный экипажами и дворней.

— Качановскому будет трудно расстаться с веселой компанией.

— Явится в пору, не запоздает ни на одну минуту, даже если будет пьян, что случается с ним редко. Итак, значит, до свиданья через недельку!

Заремба купил в лавчонке «Ведомость адресов приезжих в Гродно», переоделся дома и в наемном экипаже поехал с визитами к разным лицам, к которым у него были рекомендательные письма.

Вернулся лишь поздно ночью, такой огорченный и озабоченный, что Кацпер с беспокойством смотрел на него, отдавая рапорт о своей вылазке в Тизенгаузовскую корчму. По мере, однако, его рассказа лицо Зарембы прояснилось, и он решил:

— Ладно, съездим туда когда-нибудь ночью. Человек сто народу, говоришь ты?

— Может, и больше. Попрятаны по разным норам, как мыши. Многие служат в городе, а есть и такие...

— Что еще? — остановил его Заремба жестко, зная, что парень любит долго распространяться.

Кацпер вытянулся в струнку и подал ему письмо. Камергерша в самых любезных выражениях приглашала его к себе.

— А еще что? — спросил он уже тише, чем прежде, пряча благоухающее письмо в карман.

Точно в ответ, на пороге появился отец Серафим.

— Вот это хорошо. Вы мне как раз будете нужны, отче. Есть важные дела.

Оба уселись за стол и беседовали до рассвета. Кацпер бдительно караулил перед домом.

В прихожей поднялся радостный визг, тявканье собачонок, и две белые девичьи руки протянулись навстречу Зарембе.

— Пан Север! Наконец-то! Ну, ну! — восклицала миловидная блондинка.

— Слуга покорный, многоуважаемая панна Тереня, — ответил он тем же тоном, стараясь держать себя непринужденно, как галантный кавалер. — А вы всегда изволите соперничать с утренней зарею...

Панна Тереня тем временем схватила собачонок на руки, отступила шага два назад и, смерив его блестящим взглядом, принялась журить его, силясь состроить на своем лице строгую гримаску.

— И это дисциплина? Сегодня только первый раз сказаться? Через денщиков вас звать надо? Приятнее вам бог весть с кем якшаться, чем ходить к нам? Уж достанется вам от Изы на орехи!

Лицо Зарембы искривилось такой скорбной улыбкой, что панна вдруг забеспокоилась.

— А может быть, вы больны? — спросила она тихонько. — В самом деле, вы такой худой и бледный! Что с вами? — привстала она на цыпочки, заглядывая ему в глаза.

— Спасибо, я здоров. Дома ли пани камергерша? — проговорил он холодно, с трудом скрывая свое нетерпение.