Последний шаман Цитруса - страница 16

До дома нужно было добраться до того, как Медуза окрасит всё вокруг кровью. Иначе отец будет нервничать. Отец, конечно, нервничал всегда, но Зак уже четко определил те границы, до которых его доводить нельзя. За которыми ему станет хуже.

Потом он увидел остатки стены старого шаманского селения. Она была гораздо ниже, чем в нынешнем — единственном — Поселке. Почти утонула в песке, как рано или поздно здесь тонет все. Если остановиться, замереть, дать песку немного времени — он проглотит, утащит в небытие, вглубь. Цитрус пожирает все вокруг. И радостно переваривает, ворочая рыжим набитым брюхом.

Он и в старом селении давно все сожрал — даже крыш не видно.

Правда, от домов здесь и так после Вторжения немного осталось. Какие, к черту, дома, если даже бункер разворотило. Так что фактически дом здесь был один: тот, который отстроил отец. Да и не дом это был — отец превратил остатки их бывшего дома в еще один бункер. Над землей виднелась лишь будка подъемника и твердая площадка вокруг нее, которую Зак каждое утро расчищал от песка, а под вечер ее вновь заносило.

Оставалась только будка. И безумный старик в инвалидном кресле, который всегда там сидел. Щурясь, всматривался в пески. Ждал Зака. Он со своим креслом дальше порога годами не выбирался. Не мог, утонул бы в песках. И поделом, конечно.

Шаман, буря его разорви…

Зак остановил борд, спрыгнул. Ноги по щиколотку ушли в песок.

«Меня так просто не сожрешь», - подумал он и с отвращением выдернул ногу. Ею же пнул борд и подхватил, когда тот взлетел от пинка. Сделал шаг, еще, пошел быстрее, побежал — увидел языки пламени в метре от отца. Сначала ему показалось, что под ногами у того что-то вроде разбитого зеркала, и так в нем играют кровавые отблески заката.

Но нет.

Старый хрен зачем-то развел костер. Зачем-то и непонятно каким образом — Зак уже давно и привычно прятал от него все колющее, режущее и воспламеняющееся. Нашаманил, гад, не иначе.

Зак затормозил в нескольких шагах от огня. Костер был уже хорошо виден — догорающий в неглубокой яме у ног гада. И все в нем было красно-черным: алели раскаленные угли, тлели черные полосы ткани.

Он, сволочь, еще и ткань аккуратно разрезал, прежде чем жечь.

— Мой костюм? — процедил сквозь зубы Зак.

Хотелось плакать от обиды. Чистой детской обиды. И смеяться — потому что это же бред. И голову оторвать грязному старику.

Но Зак только повторил:

— Костюм? Серьезно, пап? Окончательно двинулся?

— Ты никуда не полетишь, — отчеканил отец и поднял на него темный пронзительно-безумный взгляд. Иногда у отца случались обострения. Судя по взгляду и дрожащему на грани срыва голосу, очередное было на подходе. Зак тяжело вздохнул. Разгреб носком ботинка угли. Эмблема Флота — металлическая пластинка — почернела, но все еще была видна среди кусков тлеющей ткани. Наполовину сгорел один сапог. И одиноко, безжизненно лежал у самых колес кресла обгоревший кусок шнурка, вывалившийся из кострища в песок.

— Да я хоть в пижаме полечу, — ответил Зак и сам услышал: его голос дрожит ничуть не хуже папиного.

— И костюм — не твой, — продолжил отец, не обратив на него внимания.

— Мне его Рэй подарил! — неожиданно сорвался на крик Зак. Лучше уж в крик, чем рыдать над кострищем. — Зачем?!

— Будешь знать, как принимать от НИХ подарки, — отец поднял на него помутневший взгляд и воздел к небу кривой палец. Обострение обошло стороной. Вполне возможно, через несколько секунд он спросит, что за костер тут Зак разводил. И отругает его за несоблюдение техники пожарной безопасности.

«А кто мне вернет костюм? — устало подумал Зак. — Кто мне вернет хоть что-нибудь?!».

И так же устало ответил отцу:

— Мы живем за ИХ счет, папа. Не они начали войну с Чужими. Не они убили тут всех, пап. Они защищали нас. И сейчас защищают!

— Делая оружие?

— А чем еще защищаться?! — Зак закричал было снова, но вовремя себя оборвал. Смысл спорить с больным человеком? К тому же — по сотому, тысячному разу. Всегда — об одном и том же.

Отец не любил военных. Отец нелюбил всех, но Флот — с какой-то особенной яростью. Может, потому Зак так усердно рвался туда. В самое сердце Флота — в Академию, на Рейну.