Последний выстрел. Встречи в Буране - страница 6
— Кем собирается быть Гусаров? — вопрошал Бублик на заседании профкома. — Учителем! Учитель — это самая благородная в мире профессия, учителем может стать лишь человек с кристально чистой душой и безукоризненным поведением. А у Гусарова нет этих нужных учителю качеств!
Каким-то образом Бублик раздобыл справку судмедэксперта о нанесенных ему телесных повреждениях, добился милицейского протокола и передал дело в суд.
И Дмитрий струхнул, потому что плевый случай начинал принимать серьезный оборот. Даже Лариса Федоренко, та самая Лариса, которая часто поддерживала Дмитрия и терпеть не могла Бублика, возмущенно бросила в лицо:
— Не думала, Гусаров, что ты таким способом будешь доказывать Кузьме свою правоту...
Не шла на ум сессия. Дмитрий понимал: Кузьма Бублик может добиться, что его исключат из института... Что он скажет отцу, матери, как посмотрит в глаза Викентия Викентьевича? И вообще — как жить дальше и как доказать, что ты совершенно не виновен? Почему верят не ему, а Кузьме Бублику?
Но вдруг это неприятное для Дмитрия событие померкло, стало до смешного незначительным, и в одно мгновение о нем забыли все — и в деканате, и в профкоме, и в прокуратуре. Должно быть, забыл о нем и сам Кузьма Бублик...
Началась война.
Прежде в дни сессии в общежитии стояла тишина. Все ходили на цыпочках, разговаривали шепотом, чтобы не мешать друг другу. Теперь же в каждой комнате на всю мощь гремели репродукторы, их вообще не выключали, к ним прислушивались и тут же обсуждали вести с фронтов. А эти вести почему-то сразу стали тревожными. Там, еще очень и очень далеко отсюда, случилось что-то непонятное, в голове просто не укладывалось такое: вот уже вторую неделю идет война, а нет еще сообщения о том, что наши войска остановили врага, перешли в решительное наступление, вышвырнули фашистов за пределы священной границы, которая, как пели о том в песнях, на крепком замке, и стали громить врага на его же территории «малой кровью, могучим ударом». С часу на час Дмитрий ждал именно такого сообщения и верил — оно вот-вот прозвучит по радио, оно не может не прозвучать!
По нескольку раз в день он бегал в общежитие к геологам, к Косте Чернышу. Возможно, он, Дмитрий, что-то пропустил, чего-то не расслышал, возможно, Косте больше известно, ведь Костя — эрудит!
— Ну что? — торопливо спрашивал он у друга.
— Что «что»?
— Как там?
Костя Черныш догадывался, о чем спрашивает приятель, и молчал.
— Понимаешь, Костя, — взволнованно и сбивчиво говорил Дмитрий, — там все может кончиться без нас. Пока мы тут сидим да радио слушаем, наши разобьют Гитлера. А как же мы? — он понизил голос и. доверительно признался: — Я вчера ходил в военкомат, меня там даже слушать не стали. Понадобитесь, говорят, сами вызовем. Вот бюрократы!
Костя Черныш усмехнулся. Он сам еще раньше друга бегал в военкомат, и ему сказали то же самое: понадобитесь — вызовем...
— Черт знает, что происходит, — возмущался Дмитрий. — На финскую не взяли: мы тогда школьниками были, сейчас не берут, потому что мы еще не понадобились...
В те дни почти все студенты — и парни и девушки — обивали пороги военкоматов, и у всех была одна просьба: пошлите на фронт... И вот кому-то из них пришла в голову самая верная мысль: по одиночке или случайными группками ничего не добьешься, осаждать военкомат нужно организованно, всем институтом, тогда никакое военкоматовское начальство не устоит.
Так оно и вышло. В самой большой аудитории педагогического института состоялся митинг. На митинге, конечно же, выступил Кузьма Бублик.
— Добровольцы нашего института, верные патриоты Родины, не посрамят в боях славы и чести родных аудиторий. Наши добровольцы высоко и гордо пронесут сквозь дымы сражений победное знамя, и если надо — наши бойцы-добровольцы не пожалеют своей крови, не пощадят жизни во имя цветения родной земли!
Обычно Дмитрий всегда с завистью слушал выступления Кузьмы Бублика, но на этот раз его громкая речь показалась ему какой-то пустой и трескучей. И все-таки студенты шумно аплодировали оратору, и Дмитрий аплодировал тоже.
Когда стихли аплодисменты, над столом президиума поднялся хмурый капитан, представитель военкомата, и глуховатым, деловито-будничным голосом сказал: