Последний звонок - страница 3
Странно, музыка уже смолкла, а Веры все нет. Горин с трудом сдерживается, чтобы не оглянуться. В конце концов, она может отправиться в туалет. Объяснимая и естественная ситуация… Наконец шорох стула Веры извещает о ее возвращении. Горин поднимает глаза на ее разгоряченное лицо и пытается улыбнуться. Не получается.
– Зачем ты разрешил пойти с ним? – выпив почти фужер освежающего напитка, равнодушно спрашивает она.
Для Николая Павловича это новость, но он решил обыграть сцену.
– Думал, ты поставишь его на место.
Она рассеянно смотрит куда-то мимо, затем принимается за свое блюдо.
– Я же не знала…
Горин наливает себе коньяк. Он ненавидит себя за собственное блеяние, но понимает, что, теперь все, что бы он ни сказал, никак не повлияет на назревающую ситуацию. И что бы ни сделал, тоже…
– Ты мне почему-то не рассказываешь о себе. Твоя дочь еще не вышла замуж? – неожиданно наезжает Вера.
Горин с удивлением переводит взгляд на нее.
– Нет.
– А пора бы.
– Зачем торопиться с этим? Ты же не решаешься, – бормочет он.
– А никто не берет, – заявляет Вера.
Николай Павлович окончательно теряется и не знает, что сказать.
– А как твоя жена? Не болеет? – закусывает удила подруга.
Горину кажется, что ее слышно не только за их столиком, и он напрягается.
– Ты же знаешь, она в возрасте…
Соседки, потеряв нить своих интриг, явно заняты разворачивающейся драмой. Горин механически выпивает свой коньяк, затем некоторое время изучает донышко рюмки из обыкновенного желтого стекла…
– Ты к чему все это? Не длинноват ли претендент?
– Чем длиннее, тем лучше! – отзывается Вера.
Николай Павлович бледнеет и поднимается. .
– Ты куда? – вскидывает голову Вера.
Он слышит ее голос, но старается не смотреть ей в лицо.
.– Не переживай, ног я ему не обломаю,– отвечает он. – Любимый размер останется.
– Не надо, сядь, – удерживает она его за рукав.
Он рассматривает ее встревоженное лицо, вдруг показавшееся ему незнакомым, затем с усмешкой объясняет причину своей отлучки. Естественный физиологический процесс. Он уже не слишком старается выбирать слова, теперь это не имеет никакого значения.
– Не сходи с ума! – слышит он голос Веры за спиной.
«Надо ж такому случиться…» – издевается голос певицы. Только сейчас он замечает, что музыка, под которую уходила его недавняя подруга, еще не кончилась.
После полутемного зала туалет кажется нестерпимо ярким… Может быть она удерживала его чтобы что-то сказать? Хотя он и без того догадывается, что именно.
Открывая вторую дверь, Николай Павлович сталкивается с предполагаемым соперником. Тот уже не кажется недозревшим, правда тощим, словно рос где-то в условиях недостаточной освещенности. Горину всегда было непонятно чем могут привлекать такие переростки женщин. Может быть лицом, так тоже ничего особенного, разве что наглые глаза в сочетании с едва наметившимися усиками…Парень под его долгим взглядом бледнеет и пытается протиснуться за его спиной. Проход узкий и Николай Павлович испытывает головокружительное желание ткнуть его локтем в живот, но сдерживается.
Оставшись один, он приближается к зеркалу, в которое давно не заглядывал и не сразу понимает, что отразившаяся физиономия принадлежит ему. Морщинки, казалось бы, недавно лишь обозначившиеся у глаз, уже определяются на ощупь. В некогда темной шевелюре просвечивает седина… Горин тяжелым взглядом всматривается в пугающие детали отражения.
Сознание, как заглючивший компьютер, начинает вдруг подводить итоги, прокручивая бестолковую монотонно-тягостную ленту прожитой жизни, Она наваливаются всей тяжестью, и сейчас Николай Павлович почти физически ощущает эту глыбу времени.
Из последних сил он пытается сосредоточиться на чем-то утешительном, но выдергиваемые эпизоды вызывают лишь унылое недоумение, неужто ради этого цеплялся, толкался, чтобы, в итоге, вот так ткнуться в недоумении рожей в зеркало – почему в один из бесчисленных дней не прервал эту бессмысленную череду забот, потуг, неудач…
Правда, он знает почему. Потому что инстинкт, словно ошейник держит его за горло и не дает сбежать. Горин осторожно крутит головой и… не чувствует его. Вот оно! Он окидывает взглядом верхние трубы к сливным бачкам. Трубы на вид крепкие, правда они выше кабин и любой вошедший может стать свидетелем его приготовлений, а хуже всего помехой. Сделать все быстро вряд ли получится, но им уже овладела лихорадка нетерпения. Он нащупывает брючный ремень и одним движением выхватывает из петель. Прислушивается. Тишина. Метнувшись в кабину, вскакивает на кромку унитаза, быстро перехлестывает ремень через трубу, пытается поймать пряжку, тянется, ловит и… внезапно оказывается на полу, ударившись плечом о мусорное ведро и головой о перегородку. Проклятые ботинки соскользнули с глазурованного горшка. Конечно, надо было снять обувь… Полежав несколько секунд он слышит чей-то насмешливый голос. Кто-то интересуется, не надо ли помочь. Все, время потеряно. Он поднимается, садится на край унитаза и долго тупо смотрит на свои предательские ботинки, затем переводит взгляд на зажатый в ладони ремень, встает и вдевает его в брюки. У раковины он подставляет лицо под струю холодной воды. Воздух из электрополотенца не подогретый, и он долго ждет, когда кожа высохнет, стараясь ни о чем не думать, да это и не сложно – в голове, где только что роились какие-то безумные мысли пусто, словно в покинутом улье.