Последняя акция - страница 6

Юра поставил чайник и начал одеваться.

— Значит, как у Дюма — «десять лет спустя», но теперь уже холостяки. А знаешь, Мишка, мне тут часто снится лагерь тех лет — наши ребята, Тонька Валерич на трибуне с поднятым вверх кулачком: «Будем борцами!» Умора! Как это все сейчас нелепо и стыдно!

— Так ведь нам и тогда было смешно. Не помнишь? У костра ночью мы не поднимали кулачки, а травили анекдоты и посылали на хрен ту же Валерич и весь этот коммунистический цирк! Да, беззаботные были времена! — Миша мечтательно уставился в окно.

— Веселые, — подтвердил Соболев. — Не то что теперь.

— Но почему так грустно, старик? Что-то случилось? — Миша насторожился.

— Да, небольшое ЧП. — Юра не хотел думать о Ксюше, особенно сейчас, вспоминая события десятилетней давности. — Кстати, по твоей части, Блюм. — Соболев хитро улыбнулся. — Ты ведь до комсомола в милиции служил?

— Я и сейчас в охране у одного чувака! Пардон, бизнесмена!

— Я тебе не перестаю удивляться, — восхищался Юра, разливая в стаканы кипяток, — ты с первого дня нашего знакомства перевернул с ног на голову мое представление о древнем народе! Тогда в столовке школы ДОСААФ, когда этот хмырь за соседним столиком сказал своим друзьям: «Опять эта жидовская морда маячит у меня перед глазами!» — ты, не медля ни секунды, вылил ему на голову тарелку борща и двинул в его гнусную рожу ногой! Тебе аплодировала вся столовка! Помнишь?

— Как такое забыть? — Мишка жмурился от удовольствия. — Так что у вас там за ЧП?

Юра рассказал о событиях последних дней. Миша долго молчал, будто вспоминая о чем-то, а потом неожиданно спросил:

— Ты с какого по какой год работал секретарем в ПТУ?

— С восемьдесят второго по восемьдесят седьмой — пять лет. Но какое это имеет отношение к пропавшей девочке?

— А твое училище, — продолжал Блюм, — относилось к Советскому райкому ВЛКСМ?

— Разумеется. И что из этого?

Соболев удивлялся все больше и больше.

Блюм допил кофе, исподлобья изучающим взглядом посмотрел на приятеля и снова задал вопрос:

— Если ты проработал до восемьдесят седьмого года, то должен был знать Ольгу Маликову.

— Оба-на! «Должен был знать», — передразнил он Блюма. — Да я работал под ее началом целых два года. — Юра вдруг увидел, что Миша не на шутку расстроен.

— Допивай свой кофе, — приказал он Соболеву, — и веди меня в актовый зал, ну, короче, туда, где ты видел ее в последний раз… эту девочку…

— Мишка, неужели все так серьезно? — У Юры задрожали руки.

— Более чем.

— А при чем здесь Маликова? — Юра отставил свой недопитый стакан.

— После объясню. Ты — все? Тогда пойдем.

Юра шел к сараю, как на казнь. Миша бежал впереди и поторапливал друга. Они вошли в пустой зал, взобрались на сцену, открыли люк, спустились по лесенке вниз. Юра попросил подержать крышку люка, пока он не нащупает выключатель, и наткнулся на что-то мягкое. «Что-то мягкое» оказалось матрацем — в подвальной комнате раньше был склад. На Юре, как и в пятницу вечером, когда он подумал, что не отпер для Ксюши подвальную дверь, взмокла рубаха. На столе все также лежали усы и борода Карабаса и выпачканный в гриме кусок ваты.

— Тут она разгримировывалась, — пояснил Юра и хотел было забрать бороду и усы, но Блюм шлепнул его по руке.

— Не трогай ничего! Здесь могут быть отпечатки!

— Чьи отпечатки? — прохрипел Соболев. — Ты думаешь, она была в комнате не одна?

— Я пока ничего не думаю. — Блюм положил руку ему на плечо. — Не волнуйся так. Пойдем дальше. Только дверную ручку пальцами не бери.

Когда Соболев открыл дверь, Блюм попросил его пока оставаться в комнате, а сам принялся изучать земляной порог.

— Что было на ногах у твоей девочки? — спросил он.

— Такие сапоги… длинноносые… — Юра с трудом находил слова.

— Без подошв?

— Да, кажется…

— Вот они! Смотри! — И Юра, перегнувшись через сидящего на корточках Блюма, отчетливо разглядел три следа от сапог Карабаса. — У вас тут что — никто не ходит? — Миша одним прыжком перемахнул через земляной порог и очутился на асфальтовой дорожке.

— Место не особенно популярное, — последовал за ним Соболев.

— На асфальте что-либо искать бесполезно, — огляделся Блюм. — Куда она должна была идти дальше?