Последняя командировка - страница 16
На лице матери появилось подобие улыбки, но она ничего не ответила.
За все время своего пребывания в купе она только и сказала, что зовут ее Лидия Михайловна. Может быть, ей трудно было говорить от слабости. Она лежала молча, только глаза ее время от времени скользили по бутылке с нарзаном.
Дмитрий Николаевич налил ей полстакана. Она выпила и улыбнулась ему:
— Далеко до Иркутска?
— Суток двое…
— Доберусь, — сказала она и опять закрыла глаза. Дмитрий Николаевич вышел в коридор. Возле купе проводников стояли Валя и Лиза. Они спорили о том, следовало ли сажать «такую беременную». Валя спорила крикливо, но беззлобно, с авторитетом человека, имеющего житейский опыт. Лиза, напротив, говорила тихо, но, как про себя отметил Дмитрий Николаевич, твердо:
— А если бы это была ты? Если бы ты, беременная, ехала к своей матери?.. Надо всегда прикидывать на себя…
Валя сказала, что она не могла бы быть беременной, потому что «не такая дура», и что-то на ту же тему, и не по существу вопроса. Она говорила долго и бессвязно. Лиза вспыльчиво оборвала ее:
— Замолчи!
Валя замолчала и, увидев приближавшегося Дмитрия Николаевича, заулыбалась приятельски, с фамильярным кокетством:
— Вам, товарищ пассажир, приятно будет, если она ночью начнет рожать в вашем купе? У нее уже живот опустился, может каждую минуту… Я прямо-таки уверена… Нет, я на себя этого дела не возьму. Ты, Лизавета, прямо дура. — И она пожаловалась: — Девчонка еще, в первый раз едет, а командует и хочет по-своему…
— Да, — сказала Лиза спокойно и с забавной важностью. — Я буду делать по-своему, если уверена, что так нужно…
— Поглядите-ка на нее! Да ты что, рожала когда-нибудь? Нет, она меня уморит.
Валя захохотала и, войдя в купе, захлопнула дверь, а Дмитрий Николаевич опять понял Лизу правильно и даже почувствовал нечто общее и родственное между ними — людьми разных поколений, но одной породы.
Он сказал:
— Вы и сами не знаете, какая вы хорошая, — и хотел взять девушку за руку, но она застенчиво отстранилась:
— Вам бог знает что представляется.
Дмитрий Николаевич вернулся в купе. Лидия Михайловна сидела перед маленьким зеркальцем и расчесывала свои длинные волосы. Она оживилась немного и выглядела отдохнувшей.
— Сначала я хотела дома рожать. Мама сама ко мне должна была приехать, и вдруг мне стало как-то не по себе. Я дала маме телеграмму, и мы с Надей поехали. У нас в Озерцах — деревня все-таки — больница далеко, а около меня только одна Надя.
Наступили сумерки. В вагоне еще не зажигали света, и Дмитрий Николаевич опять заскучал о доме. Ему вдруг стало тоскливо. С трудом удалось ему заснуть. Во сне он видел жену. Она была очень больна, но он почему-то не жалел ее. Ему было стыдно, что он не жалеет, и он старался сам себя растрогать, но из этого ничего не выходило. Потом сказали, что она умирает, и тогда он пошел к ней в комнату, чтобы она умерла, как это было договорено когда-то, «держа его руку в своей». Он шел и шел и все не мог найти, где она лежит и откуда доносятся стоны, и вдруг встретил Лизу. Она испугалась его и закричала.
Дмитрий Николаевич проснулся. Он увидел Лидию Михайловну в странной полусогнутой позе. Она держалась за поясницу и стонала, закусив губы и бледнея. Светать еще не начинало. Дмитрий Николаевич вскочил, растерянный и смущенный.
— Мне плохо, — пробормотала она, — плохо. Кажется, началось. Но, честное слово, я не могла оставаться в Озерцах. Даже здесь, в вагоне, мне как-то легче. На людях. Мне очень страшно было там, в Озерцах — глухо… Ох, простите, пожалуйста, что я вас разбудила. Ох, что ж со мной теперь будет? — Она было заплакала, но сильная схватка заставила ее забыть обо всем, кроме боли, и слезы высохли, не успев пролиться. В вагоне поднялась суматоха.
Пришли обе проводницы. В двери купе заглядывали разбуженные пассажиры. Валя опять принялась бранить Лизу, требуя, чтобы женщину высадили на следующей станции. Многие поддержали ее:
— Там ее в больницу возьмут.
— Не надо в больницу, я к маме поеду… — крикнула Лидия Михайловна.
Лиза решила:
— Не станем высаживать. В четвертом вагоне едет врач. Сейчас я его приведу…