Последняя почка Наполеона - страница 4
– До кольца поедем? – спросила у своей спутницы Гюльчихра, стискивая поручень.
– Нафига? Лучше до Крестьянской заставы. Там перескочим на Пролетарку. Быстрее будет.
Несколько болельщиков "Спартака", рассевшихся на скамейке, галдели и пили пиво. Прочие пассажиры косились на них опасливо. Гюльчихра начала рассказывать про свою последнюю смену:
– К бомжу на улице кто-то вызвал. Упал, ударился, сломал нос. Лежит, вся морда в крови. В машину его затаскиваем, а он кусается, сволочь! Руку мне прокусил. Оставить нельзя, замерзнет. Пришлось ему дать спирту глотнуть, чтоб он успокоился.
– Твою мать! – воскликнула Таня. – Когда тебе надоест бомжей собирать по улицам? У тебя ведь красный диплом и родственники с деньгами! Шла бы в аспирантуру.
– Я на панель скорее пойду. Или в тубдиспансер.
Таня от удивления изогнула бровь.
– Это как понять?
– Какая аспирантура? – вдруг перешла чеченка на крик. – И какие родственники? Я с русским парнем жила! Да если б они и были, родственники, – я сдулась! Я не смогу нормально взять эту планку. Меня уже от всего тошнит. Кого я буду лечить? Я всех ненавижу! Бомжей – чуть меньше чем остальных!
– Тогда ты права.
Голос Гюльчихры привлек к ней внимание молодых болельщиков, и те стали кричать ей что-то. Она слегка побледнела. Таня воскликнула, сжав ей руку:
– Заткнитесь, вы! Она – врач!
– Тем более, пускай валит к себе в аул! – раздался ответ. – Там скоро врачи понадобятся.
Красивый рот Гюльчихры болезненно искривился. Сжав кулаки, она устремилась к красным шарфам. Танечка с трудом ее удержала. Однако, парни притихли. Внезапный дьявольский блеск в глазах медработницы и ее движения впечатлили их. Молча Таня и Гюльчихра доехали до Крестьянской заставы. И молча сделали пересадку, потом – еще одну. Когда поезд подъезжал к Фрунзенской, Гюльчихра сказала:
– Спасибо, Танька. Ты меня очень выручила.
– Да брось ты.
Поезд остановился, и Таня вышла. Фрунзенская не нравилась ей – ни станция с ее полутемным залом и белым бюстиком, очень смахивающим на надгробный памятник, ни район – облезлые сталинские громадины, разделенные переулочками, идущими под уклон. Они как-то сдавливали сознание, будто сон, в котором надо спасаться, а ты не можешь – ноги уже подчиняются не тебе, а тому, кто гонится за тобой. Перейдя проспект по гулкому подземелью, Танечка зашагала ко Второй Фрунзенской. Ей казалось, холод струится прямо из фонарей – пронизывающий, синюшный холод. Прохожие обгоняли транспорт, заполонивший проспект. Спешила и Таня, хотя заказчик мог ее ждать еще целый час. Свернув в переулок, она направилась к набережной. Ветер от реки дул в лицо. Глаза заслезились. Цокая каблучками по тротуару, Таня поймала себя на том, что она не любит не только Фрунзенскую, но и вообще центральные районы столицы. Гораздо больше ее привлекали окраины. Да, была некая загадочная романтика в этом: подняться морозным вечером из метро на какой-нибудь совсем дальней станции, например, – Коньково, Выхино, Пражская, сесть в автобус, и – час петлять по совсем незнакомым улицам и проспектам с липнущей к стеклам фонарной синью, осознавая, что это все, как ни странно, еще Москва!
Не успела Таня войти во двор нужного ей дома, как ее сотовый заиграл. Замедлив шаги возле гаражей, она извлекла его из кармана. Звонила Настя.
– Так тебя ждать? – спросила она.
– Да, ждите. Но, умоляю, полегче с музыкой! У меня головная боль.
– Как ты задолбала!
Под фонарем у подъезда Таня достала из сумки бланк, чтоб посмотреть код. Войдя, она очутилась на гулкой лестнице с лакированными перилами.
Освещение было слабое. Поднимаясь на пятый, радио-журналистка согрелась.
Стальная дверь с табличкой «тридцать один» была приоткрыта. Из щели падал на лестничную площадку свет. Постояв минуту в недоумении, Таня осторожно нажала кнопку звонка. Внутри зачирикало, а затем наступила полная тишина. Танечка звонила еще два раза, потом она позвала:
– Владимир Евгеньевич! Можно к вам?
Никто не откликнулся. Размышляя, что предпринять, Таня уловила звук закрывающейся подъездной двери, и снизу начали приближаться шаги. Рыжей журналистке сделалось неуютно. Она привыкла к настороженным взглядам в подъездах, хотя они ее удивляли – она по праву считала свое лицо не только красивым, но и интеллигентным, однако, как ее воспримут сейчас, стоящую перед приоткрытой дверью чужой квартиры? Впрочем, была надежда на то, что Крупнов проснется в ближайшие полминуты. Вполне могло оказаться, что человеку, шаги которого уже, кажется, миновали второй этаж, нужен либо третий, либо четвертый. Однако, вскоре стало понятно, что объяснения с кем-то не избежать. Интересно, с кем?