Последняя попытка - страница 2

— Можно, — скомандовал главный и махнул рукой. Счастливая неведомая сила тут же толкнула его в спину. В одно мгновенье он пролетел голое пространство, взмахнул руками и пошел, наращивая темп, по дорожке. Рондад, фляг, темповое сальто, пируэт, арабское сальто — только глухой стук ботинок о дорожку. Толчок, толчок, толчок, колени к подбородку и... бешеная карусель — тройное сальто. В последний миг, в решающую долю секунды, в которую надо попасть, как стрелок попадает в яблочко, он успел выпустить ноги и выбросил вверх руки. Стоп!

Ни единый мускул не дрогнул в теле. Он стоял, как вбитый в землю, слушая благоговейную тишину. Он знал цену этой тишине. Он сразу увидел все — и застывшие в немом восторге лица коллег на лавках и спокойную, как египетская мумия, фигуру Михалыча на том конце дорожки, и встревоженного Кузнечика (тот весь подался вперед, спокойствия как не бывало), а главное — судей, неподвижно сидевших в своих креслах. Это продолжалось мгновенье или вечность. В такие минуты понятие времени теряет смысл. Один за другим судьи громыхнули железными табличками.

Десять! Десять! Десять! Десять!

Зал взорвался грохотом аплодисментов.

— Сейчас он откроет глаза, — сказал изобретатель, не отрывая взгляда от экрана осциллографа, по которому метались белые молнии

— На этом кончается запись, — объяснил лечащий врач комиссии, собравшейся вокруг кресла-каталки, в котором лежал спящий человек в больничной пижаме с двумя присосками на висках.

— Нервная система больного находится в состоянии так называемой гипермобилизации от впечатлений его прошлой спортивной биографии. Согласно открытию Петра Андреевича, при таком возбуждении возможно восстановление нейронных связей в двигательных участках коры и по принципу обратной связи...

— Прошу прощения, он просыпается, — перебил изобретатель. Все взгляды устремились на желтое изможденное лицо больного с глубоко запавшими глазами. Быстрым движением изобретатель удалил присоски. Больной медленно открыл глаза.

Все затянулось молочно-голубым туманом: лица судей, понуривший голову Кузнечик, беснующиеся в восторге зрители. Он ощущал только движения крови в разгоряченном теле и приятное головокружение. «Что со мной?» — думал он, удивляясь приятному ощущению. Ему вдруг показалось, что он не стоит, а сидит, окруженный какими-то людьми. Туман рассеялся, и он увидел перед собой хорошо знакомое лицо изобретателя. Он напряг память, пытаясь сообразить, зачем здесь этот человек, какое отношение он и эти люди в белых халатах имеют к соревнованиям по акробатике.

— Это действие наркоза, — тихо сказал один из них, стоявший рядом с изобретателем. Серьезные люди молча закивали, внимательно разглядывая его, как разглядывают интересный экспонат.

— Зачем они на меня смотрят?— подумал он, глядя туда, сквозь белый дым, в еще не исчезнувшее видение спортивного зала. Он с недоумением обвел взглядом комнату. Больница? Значит, я не только спортсмен, но и больной. Разве так бывает?

Сознание расщепилось на два несоединимых, но в равной степени реальных бытия: ТО — спортивное, прекрасное, насыщенное счастьем победы, и ЭТО — больничное, нелепое, жуткое своим удивительным правдоподобием. Изобретатель стоял прямой и недвижный.

— Встань!— раздался в напряженной тишине твердый, как рассекающий скальпель, голос. Голос ЭТОГО мира. Секунду или две больной с тревожным непониманием смотрел в жестокие и мудрые глаза говорящего. По телу еще бежал бурный живой поток, рожденный миром счастья, но его отчетливо простегивали ледяные нити, напоминая о том, что требование бессмысленно. То, что легко исполнимо в ТОМ мире, никак невозможно в ЭТОМ. Больной медленно покачал головой.

— Встань! — тихо и яростно повторил изобретатель. — Ты же только что прыгал, как заяц.

Совершенно ничего не понимая, тяжело больной человек смотрел в жестокое лицо своего мучителя.

— Я... не... пони... маю, — проговорил он по складам и увидел, что стоящие переглянулись, как будто он сказал нечто очень странное.

— Он говорит!— прошелестел чей-то удивленный голос. Суровое лицо изобретателя приняло мягкое выражение.