Последняя тайна - страница 13
Взгляд Валентины казался ледяным.
— Вы ставите на одну доску христианство и коммунизм?
— Конечно же, нет, — поспешил он объясниться. — Я только говорю, что тексты выражают всего лишь намерения автора, а историк, читая их, должен иметь в виду и обстоятельства создания. Авторы евангельских текстов желали не просто пересказать жизнь Иисуса, но прославить его. Хотели убедить других, что он — Мессия. Любой историк обязан это учитывать. Понимаете?
Итальянка согласно кивнула.
— Ну, я все-таки не дура, — сказала она, присовокупив: — По сути, и мы, следователи, занимаемся тем же, не так ли? Когда мы заслушиваем показания какого-нибудь свидетеля, мы должны их воспринимать, имея в виду все привходящие обстоятельства и его намерения. И не все утверждения стоит принимать на веру. Это для меня очевидно.
— Ни убавить, ни прибавить, — воскликнул Томаш, довольный тем, что был правильно понят. — Мы, историки, в такой же ситуации. Мы своего рода детективы прошлого. И тут важно сознавать, что, занимаясь изучением великой исторической личности, мы иногда раскапываем то, что может доставить большое неудовольствие ее горячим поклонникам. Ну, какие-нибудь неприятные… факты, понимаете? Имевшие, однако, место.
Сделал паузу, чтобы убедиться, что этот пассаж был благополучно усвоен.
— Ну, а дальше? — сказала чуть нетерпеливо Валентина.
— Ну, а дальше мне хотелось бы знать, угодно ли вам будет дослушать меня до конца, так как я вынужден буду сказать об Иисусе и о Библии кое-что из того, что может глубоко задеть ваши религиозные убеждения. И мне совсем не хочется, чтобы вы начинали ссориться со мной по каждому суждению. Если так, то мне лучше и рта не раскрывать.
— А то, что вы собираетесь мне рассказать, — это… правда?
Томаш утвердительно кивнул головой.
— Насколько мы можем судить об этом теперь, — да, правда, — и с грустной улыбкой добавил: — «Назовем это неудобной правдой».
— Ну, тогда вперед.
Историк крайне внимательно посмотрел на Валентину, словно сомневался в искренности сказанных слов.
— Точно? Вы меня не арестуете в финале?
Этим вопросом он попытался прогнать холодок, который заметил было на ее лице.
— А я и не знала, что вы боитесь женщин, — улыбнулась инспектор.
Томаш рассмеялся.
— Исключительно красавиц.
— Ну-ну. Только комплиментов нам здесь и не хватало, — кротко пожурила его итальянка, слегка зардевшись. И, не оставляя ему времени на ответную реплику, снова положила руку на Codex Vaticanus, возвращаясь к серьезному разговору. — Итак, скажите, какие же ошибки обнаружены в Библии?
Историк жестом предложил ей присесть, а сам устроился на краю стола читального зала рядом со знаменитой рукописью IV века. Постучал пальцами по лакированному дереву, прикидывая, откуда же начать: столько надо было рассказать, что самым сложным было выбрать точку отсчета.
Наконец, он поднял глаза и посмотрел на собеседницу.
— Почему вы стали христианкой?
Вопрос явно озадачил Валентину.
— Ну, так… — промямлила она. — Дело в том, что… знаете, моя семья католическая, я была так воспитана, и я… я тоже католичкой стала. А почему вы об этом спрашиваете?
— Вы говорите, что стали христианкой, просто следуя семейной традиции?
— Нет… то есть, конечно, тут и традиция важна, но я верую в христианские ценности, верую в учение Иисуса. Именно это делает меня христианкой.
— И какие же из заповедей Христовых вы чтите больше всего?
— Любовь и прощение, несомненно их.
Томаш посмотрел на Codex Vaticanus — безмолвного свидетеля их беседы.
— А расскажите-ка мне какую-нибудь историю Нового Завета, которую вы считаете самой символичной.
— Полагаю, это — история прелюбодейки, — сказала Валентина, не задумываясь. — Моя бабушка мне много раз ее пересказывала. Это был ее любимый эпизод. Не сомневаюсь, вы хорошо знаете, в чем там дело, да?
— Да кто же этого не знает? Если исключить повествования о рождении и распятии Иисуса, то эту историю можно считать самой известной, — он облокотился на стул, словно готовился к началу спектакля. — Но все-таки скажите: что вам известно об истории прелюбодейки?
Эта просьба еще раз привела итальянку в замешательство.