Последняя жертва «Магистра» - страница 21

– Да-да, проходите… Сюда…

Двухкомнатная квартира швейцара не страдала излишествами: немного дешевой стандартной мебели, телевизор, переносной магнитофон "Весна", четыре полки с книгами. Паркетный пол был голый, на стенах несколько рекламных плакатов Интуриста и Аэрофлота, над диваном картина, написанная маслом; что на ней изображено, разобрать было трудно – потемнела от времени.

На диване сидел молодой человек лет двадцати пяти, может, немного старше, с удивительно симпатичным лицом. В руках он держал какой-то иностранный журнал и вопрошающе смотрел на майора большими светлыми глазами.

– Это из милиции, – объяснил ему Ольховский. – Ко мне.

– Тогда не буду вам мешать, – молодой человек направился к двери. – Всего доброго. Владек, позвонишь мне.

– Ладно… Садитесь, – указал Ольховский на стул.

– Спасибо.

– Чем обязан?

– Владислав Генрихович, вы были у вашей… бывшей жены на дне рождения?

– Ну что вы… – покривился в невеселой улыбке Ольховский. – Нас туда не приглашали.

– А как давно вы там появлялись в последний раз?

– Не помню… Скажите, – встревожился, – с Адой что-то случилось?

– Нет, все хорошо. Жива-здорова.

– Тогда я не понимаю цели вашего визита.

– В тот вечер, когда у Ариадны Эрнестовны отмечали день рождения, кто-то похитил драгоценности из ларца.

– Драгоценности? Из ларца? – переспросил Ольховский в недоумении. – Какого ларца? У нее шкатулка. Я точно знаю.

– Разве вы никогда не видели ларца?

– Помилуй бог, впервые слышу…

Изумление Ольховского было искренним, в этом Дубравин почти не сомневался. Почти…

– Постойте, постойте… – какая-то новая мысль пришла в голову Ольховскому. – Это значит… значит, вы меня считаете вором? Не так ли?

– Я этого не сказал.

– Но подумали. – Ольховский саркастически улыбнулся. – И правильно. Подозрительный тип, опустившийся дальше некуда. Как это по-вашему – бич? Или что-то в этом роде… Ну что же, я готов… – Он поднялся.

В старом свитере, заношенном на локтях до дыр, взлохмаченный, Ольховский смахивал на тощего, встревоженного гуся: такой же длинношеий, большеносый, с округлившимися глазами серого цвета.

– Куда? – спросил Дубравин.

– Как – куда? С вещами – и на выход. В кутузку.

– Кутузки, Владислав Генрихович, еще в революцию переименовали. У нас это называется по-другому.

– Но суть та же.

– Почти. Но с чего вы взяли, что я вас в воры записал?

– Так больше ж некого. Все остальные такие положительные…

– Это уже позвольте мне определить. С вашей помощью, кстати.

– С моей? Не понимаю…

– Вы проходите по делу как свидетель.

– И что же я должен засвидетельствовать?

– Ответить на мои вопросы. Только честно. Да вы садитесь.

– Хорошо, попробую… – Ольховский снова сел, закурил. – Не возражаете?

– Вы у себя дома.

– Дома? Была у пса конура… – Ольховский захрустел необычно длинными гибкими пальцами.

– Наш разговор я бы хотел записать, – Дубравин достал диктофон.

– Пожалуйста.

– В начале нашего разговора я спросил: не были ли вы на дне рождения у вашей бывшей жены. Вопрос я не зря задал, хотя мне было известно, что вас туда не приглашали.

– Тогда зачем…

– А затем, что вам нужно ответить на следующий вопрос: где вы были в тот вечер примерно с восемнадцати до двадцати трех часов?

– Вот уж чего не помню…

– Это очень важно, Владислав Генрихович, очень. Для вас. И для меня тоже. Подумайте, вспомните…

– Почему важно?

– Чтобы окончательно и бесповоротно отмести все подозрения в ваш адрес.

– Значит, все-таки они имеются?

– Несомненно. Пока вы не докажете свое алиби, – сказал жестко Дубравин, глядя в упор на Ольховского.

– Попытаюсь… – он достал из записной книжки календарик. – Это какой день был? Суббота… Так… Где мой график? Есть… Что ж, мне повезло; в тот вечер с восемнадцати до полуночи я играл в ресторане. Засвидетельствовать, что я говорю правду, могут многие. Проверьте.

"Обязательно, Владислав Генрихович, – подумал Дубравин. – На том стоим…" А вслух сказал:

– У вас имеется ключ от прежней квартиры?

– Конечно. У меня там комната.

– Вы, случаем, его никому не давали? Не торопитесь отвечать, хорошо подумайте.

– И думать нечего. Не давал. Чего ради?

– Тогда, возможно, кто-то мог воспользоваться им без вашего разрешения?..