Постмортем - страница 12

После пятиминутного перерыва, который выпросил Тальф, лошадь получилась намного лучше, чем предыдущая, но юноша всё равно скривился: эта работа не дотягивала даже до среднего уровня, а делать что-то плохо он не любил.

Через полтора часа всё было готово — последний конь открыл тускло светящиеся зелёные глаза и вышел из круга.

— Молодец, — улыбка с трудом раздвинула многослойные щёки Эрика. Толстые короткие пальцы сняли с пояса малюсенький кожаный мешочек и вытащили оттуда серебряный кругляш. — Но вон того, который дёргается, придётся вычесть из оплаты, сам понимаешь. Я его теперь никуда не дену.

Тальф мрачно забрал у барышника кошель, мельком заглянул внутрь и нахмурился. Затем вытряхнул деньги на ладонь и неприятно удивился тому, что оплата за работу помещается на ней целиком.

— Тут шесть крон, — сообщил он Эрику, подозревая, что для того это не станет новостью.

— Да, — не моргнув и глазом ответил толстяк. — Я же говорил — одну монету я удержу из-за вон той кривой кобылы.

— Мы договаривались на пятнадцать, — напомнил Тальф. — И тут даже не половина.

— Мы договаривались, что я отдам вторую половину потом! — сказал Эрик с такой уверенностью, что юноша на мгновение усомнился в собственном здравомыслии. «Может, и правда забыл? Что-то такое он и правда мог сказать». Но толстяк проворачивал такое регулярно и неуверенность быстро прошла.

— Нет, не договаривались.

— Ну Тальф, ну что ты как этот… — скривился барышник. — Я же говорил, что это очень тяжёлый месяц! — «Как и прошлый. Как и ещё шесть месяцев до него». — Денег нет, надо как-то крутиться! Мне надо запустить что-то в оборот, чтобы потом отбить и увеличить сумму! Все хотят обобрать старого больного Эрика, все хотят у него кусок изо рта вырвать, а что потом — не волнует. Разорюсь ведь и не будет у вас больше работы, не будет больше Эрика, чтобы искать вам мертвечину, чтобы продавать её, чтобы…

Юноша раздражённо отмахнулся.

— Мне нужны мои пятнадцать крон. Про те две сотни, что ты мне должен, даже не напоминаю.

Толстяк широко раскрыл рот, хватая воздух в притворном возмущении:

— Должен? Должен? Я — тебе? Да как ты смеешь, мальчишка! Я тебя столько времени кормил-поил, а ты отвечаешь мне такой чёрной неблагодарностью!.. — Эрик схватился за тот слой жира, под которым гипотетически находилось сердце. — Я не могу так больше, просто не могу! Все близкие люди хотят меня обобрать, никому нет дела до меня и моих детей, все думают только о себе!..

Тальф глубоко вздохнул и покачал головой. Ничего не выйдет. Ни в прошлый раз, ни в этот.

— …но если хочешь уйти, иди! Иди и ищи себе новую работу, ищи кого-нибудь успешнее, чем Эрик, того, кто будет платить больше! Я ведь всё верну, я же не вор какой! — продолжал сокрушаться барышник. — Дай только передохнуть, да дела поправить! Вот эту партию отдам, ещё одну на следующей неделе и сразу же всю прибыль подчистую тебе отдам! С процентами! Пойми же ты меня, войди в положение!..

— Да-да, — пробормотал молодой человек, опуская голову. — Дети. Ладно, господин Эрик. Я, пожалуй, пойду.

— Да-да. Спасибо тебе огромное. Огромное тебе спасибо! — горячая влажная ладонь ухватила руку Тальфа и несколько раз её встряхнула, пока толстяк, излучая дружелюбие, заглядывал юноше в глаза. — Ты всегда меня так выручаешь, не знаю, что и делал бы без тебя… До следующей недели, да? На том же месте, в то же время.

— Ага, — согласился молодой человек, аккуратно, но решительно высвобождая ладонь. — До свидания.

«Не будет следующей недели, жирный ты сукин сын! — подумал Тальф, изо всех сил стараясь сохранить хотя бы нейтральное выражение лица. — Хватит! Сам своих деток корми!»

— Пойдём провожу тебя, — вызвался Эрик. — Пойдём-пойдём. Пойдём-пойдём, сейчас мы…

По ушам резанула громкая и долгая трель свистка. Жуткие морды рефлекторно пригнулись и втянули головы в плечи.

— Жандармерия! — громко заорала лужёная глотка. — Конюшня окружена! А ну выходи!

Тальф ютился на малюсеньком стульчике, который был бы неудобен даже пятилетнему ребёнку. Его собственные колени маячили едва ли не на уровне глаз, в то время как позвоночник постоянно приходилось выгибать — и всегда неудобно.