Постмортем - страница 15
— Похоже, колдун! — снова мусорная куча. — Эй, колдун! Оживи моего дохляка! — хлюпающий, шамкающий и чавкающий смех подхватили ещё несколько глоток. — А то висит без дела уже лет тридцать!
Тальф увидел говорившего: тот прижал к решётке все свои останки и что-то демонстрировал, но, к счастью, темнота милосердно скрыла, что именно.
— Эй! Это ж он! — послышался знакомый голос Синюшного. — Эй! Эрик! Эрик! Это же…
— Тальф! — толстяк грозовой тучей заклубился за спинами первого ряда узников. — Ах ты!.. Мелкий!.. Да как ты смел! Посмотри, что ты наделал! Посмотри! Затащил меня сюда! Горе мне, горе! — толстяк явно работал на публику, видимо, подозревая, что за происходящим в камере следят. — Что же мне теперь делать? На что будут жить мои детки? Ты виноват, слышишь, мерзкий колдун! Твои тёмные чары околдовали меня и заставили нарушить закон!
— И ведь отсадили его от нас, ишь… — поддакивал синюшный. — Сдал всех, небось, с потрохами. Всё рассказал, везде закорючку поставил! — недалеко от камеры Тальфа упал смачный плевок, но пол стал от этого лишь чище. — Доберёмся до тебя! Слышишь, щенок?! Доберёмся!
— Горе мне, горе… — продолжал на фоне причитать Эрик.
Мусорная Куча всё ещё тряс чем-то в складках одежды и хихикал, остальные узники тоже голосили, но Тальфа куда сильнее беспокоило, что среди всех этих голосов он не слышал второго «племянника» барышника — с жутким шрамом. Похоже, тот предпочитал словам дело.
— Только попадись! Попадись!
Крик охранника: «А ну заткнулись!» не помог: заключённые продолжали бесноваться, кричать, угрожать и — в первое мгновение Тальф подумал, что ему показалось — грызть решётки. Это не осталось безнаказанным: очень скоро в тёмный подвал протиснулись огромные жандармы с дубинками.
Преступники заскулили и отшатнулись назад, в темноту, стараясь спрятаться друг за друга, но слишком поздно — громилы открыли камеру, в три секунды уложили всех на пол и как следует отпинали тяжёлыми сапожищами.
Всё закончилось так же быстро, как и началось — жандармы исчезли, оставив после себя стонущих заключённых, душную смрадную темноту и Тальфа, который застыл, боясь привлечь к себе внимание.
— Щ-щенок, — просипел среди кряхтения и оханья знакомый голос. — Конец тебе. Конец, усёк?..
Стоять без движения быстро надоело. Нужно было как-то устраиваться.
Тальф, которого колотил озноб от усталости и напряжения, хотел было присесть на солому, но быстро оставил эту задумку: та наполовину сгнила, а на вторую половину состояла из жирных лоснящихся блох размером с мышь. Насекомые лениво ползали в ожидании нового блюда, поэтому молодой человек махнул на всё рукой, плюхнулся на пол и вытянул ноги, надеясь, что плотная ткань мантии не растворится при соприкосновении с коростой грязи на полу.
Нужно было думать, но думать как раз не получалось: в голове туман, зубы стучат, сердце колотится так, что рёбра молят о пощаде, а кровь раскаляет тело своим бешеным бегом.
«Что делать? Что делать? Что делать?.. Позор. Какой позор!..»
Тальф подтянул колени и уткнулся в них лицом, начиная понемногу раскачиваться.
Да, позор. Ещё какой. Причём, не только для него, а для всех, кто его окружал. Для Эльмы, которая, хоть и вела себя подчёркнуто-строго, но заменила ему умершую мать, для магистра Хейлера, который взял его в ученики, помог, дал шанс, для Жози…
При одной мысли о принцессе юноше захотелось завыть. По Жози его поимка может ударить сильнее всего. Друг наследницы — преступник и каторжник, уму непостижимо. Страшно и представить, какие слухи пойдут теперь.
Тоненький голосок в голове молодого человека осторожно предположил, что с такими знакомствами Тальфу точно не место в камере и, может быть, стоит просто попросить кого-нибудь о помощи?.. Мысль была очень заманчивой, как висящее на ветке сочное яблоко: протяни руку, схвати — и проблемы сразу же исчезнут. Однако в комплекте с яблоком шёл гнусного вида говорящий змей с подозрительно логичными и правильными речами.
И чем больше змей говорил, что у Тальфа есть полное право попросить о помощи, тем меньше хотелось это делать.
«Нет. Нельзя», — покачал головой молодой человек и глубоко вздохнул. Он чувствовал себя как утопающий, добровольно отказавшийся от брошенного каната.