Постскриптум. Дальше был СССР. Жизнь Ольги Мураловой - страница 32

— Простите меня, я напрасно задал этот вопрос — ведь в телефонистки не принимали замужних женщин. Вот теперь я почти уверен, что смогу предложить Вам достойную работу. Дело в том, что в Петроградском отделении Всероссийского Союза работников искусств у начальника отдела Александра Леонидовича Баракова только что уволилась секретарь-референт. Я уверен, что лучшей кандидатуры ему не найти. И Вы получите интересную работу, высокий оклад и хороший паек. Я позволю дать Вам только один совет: когда Вас спросят о машинописи (а Вас обязательно об этом спросят), Вы честно и прямо, глядя в глаза начальству, говорите — владею. Потому что одну-две бумажки в день Вы сможете настучать одним пальцем без ошибок (а ведь ошибок не будет — у Вас золотая медаль). А потом можно взять несколько уроков или окончить краткосрочные курсы, — это же не французский язык или орфография, где годы учебы нужны. Ну, как Вам мое предложение?

У Кати готовы были сорваться слова восторга и благодарности, но ее опередил Николай.

— Нам это предложение не подходит, — заявил он хмуро.

— Нам? Ты уже вправе решать за Екатерину Дмитриевну? И почему же не подходит?

— Потому что я знаю, что такое секретарь у большого начальника.

— Ах, вот ты о чем! Я сам не посмел бы предложить сестре моего товарища и коллеги что-либо непристойное. Александр Леонидович мягкий, интеллигентный, пожилой человек, отличный семьянин. Работать с таким человеком — одно удовольствие. Короче, Екатерина Дмитриевна, я жду Вас завтра в одиннадцать часов пополудни вот по этому адресу. Если Вы не опоздаете, я встречу Вас у входа.

— Хорошо, мы не опоздаем.

— Ну уж, нет, ты завтра утром должен быть у таможенников и улаживать там свои дела. Я еще раз объясняю тебе, что задержка пахнет международным скандалом, не говоря уже о конце твоей творческой карьеры. А здесь мы с Екатериной Дмитриевной сами управимся.

— Я никогда себе не прощу, — возразила Катя, обращаясь к Николаю, — если из-за меня возникнут такие тяжелые последствия. Ступайте, занимайтесь своими делами, а здесь я справлюсь. В крайнем случае, если что-нибудь не подойдет, отказаться я всегда успею. Николаю пришлось согласиться.

Возвращаясь домой, сияющая, радостная Катя тормошила угрюмо молчавшего Николая:

— Какая удача, что мы встретили Шумилова!

— Не знаю, ох, не знаю. Хорошо ли это? — возразил Мокрухин. — Сдается мне быть беде.

Катя лукаво посмотрела на спутника.

— Уж не ревнует ли он? — подумалось ей.

На следующее утро Катя встала затемно, тщательно умылась, выгладила темную юбку и парадную белую блузку, гладко зачесала волосы и уложила туго заплетенную косу на затылке, оставив при этом маленькую игривую прядь у виска, но затем подумала и убрала ее, заколов шпилькой. Достала скромный набор косметики, но отказалась и от него.

У нижнего ящика комода были извлечены высокие светлые ботинки со шнурками на крючках, которые она, отказывая себе во всём, купила на толкучке, еще когда работала телефонисткой.

Внимательно рассматривая себя в зеркале, Катя осталась довольна, решив, что именно так и должна выглядеть секретарь-референт в солидном учреждении.

Накинув легкое пальтишко и светлый беретик, она отправилась по указанному адресу. Так как трамваи ходили не регулярно, Катя решила выйти пораньше, чтобы как-нибудь ненароком не опоздать. В результате она явилась за час до назначенного времени. Пришлось ждать Шумилова у входных дверей, благо он обещал встретить и проводить в нужный кабинет. Было холодно, сеял мелкий дождь пополам со снегом, резкий ветер с Невы пробирал до костей, берет и пальтишко промокли насквозь, а в нарядных ботинках хлюпала вода. Наконец, в дверях показался Шумилов. Увидев промокшую и замерзшую Катю, он пришел в ужас и стал бранить ее: «Вы же так насмерть простудиться можете! Надо было войти в помещение. Швейцар был предупрежден!»

Оглядев свое отражение в огромном зеркале, Катя с тревогой увидела, что все следы утренних хлопот бесследно исчезли, — в зеркале она увидела жалкую мокрую фигурку в мятой одежде с красными руками и синим носом. Но времени обсушиться и привести себя в порядок уже не оставалось.