Потемкин - страница 22

.

«Фокусник», «жонглер», «декоратор» – цирковая терминология призвана в устах Валишевского снизить цену личности светлейшего князя. «Азиат», не учившийся дипломатии в «западной школе» и благодаря этому умело водивший за нос «доверчивых» Сегюра, де Линя, Гарриса… Однако особенно неподражаемы описания личных отношений Потемкина и Екатерины в годы, последовавшие за окончанием их романа. «Во всю свою бытность фаворитом, в течение 15 лет, Потемкин, переживший свои обязанности временщика и сохранивший за собой только одно название, своею высокомерною волею ставил перед всевозможными прихотями Екатерины, бывшими ему не по вкусу, непреодолимые препятствия; иногда он способен был в случае необходимости употребить даже насилие над той, которая, отдавшись ему, допустила его сделаться своим настоящим властителем»[68]. Приписать Потемкину насилие над Екатериной не додумался даже Гельбиг.

Популярность переизданий Валишевского в наши дни объясняется тем, что читатель в постсоветскую эпоху изголодался по популярному историческому чтению. Книги этого автора очень точно охарактеризовал В. С. Лопатин: «При внимательном чтении этих блестящих пассажей возникает ощущение скольжения по поверхности, неосновательности написанного»[69]. Это тот особый феномен французской литературы, который В. В. Розанов называл «искусственными цветами», рафинированная, но бесчувственная красота которых скорее отталкивает, чем привлекает. Мы же заметим, что искусственные, мертвые цветы обычно кладут на крышку гроба, прощаясь с покойным. Всплеск интереса к историческим повествованиям Валишевского дважды произошел в России именно тогда, когда она стояла на грани колоссальных потрясений (в начале и в конце XX в.), которые, кроме всего прочего, оказали самое серьезное влияние на развитие исторической науки.

3. Две нити одной традиции

Революция разорвала российскую историографию на два лагеря, один из которых продолжал свою работу на родине, а второй – в эмиграции. Это разделение почти всегда было недобровольным, даже насильственным. Так, известный историк, ученик В. О. Ключевского Александр Александрович Кизеветтер, член ЦК партии кадетов, в 1922 г. был выслан из Советской России и умер за границей. Его перу принадлежат яркие, хотя, на наш взгляд, далеко не всегда глубокие и психологически обоснованные «Исторические силуэты» многих русских государственных деятелей. В том числе и Потемкина. Нелюбовь работать с реальными историческими документами заставляла мысль блестящего стилиста скользить по выбитой другими авторами колее. Снова возникал наивный, чисто интеллигентский в своей праздности вопрос: если Потемкин был действительно гением, как о том писал М. М. Сперанский, то почему он трудился на самодержавную монархию? Почему не выступал хотя бы с подспудным, не громким, но внятным осуждением, подобно Воронцовым? Вот настоящие герои, ратовавшие за конституционализм.

Потемкин за конституционализм не ратовал, хуже – был идейным и очень хорошо образованным сторонником греческого православия и единоличной царской власти в России. А чем талантливее духовный противник, тем, как известно, он опаснее. Поэтому стремление Кизеветтера занизить интеллектуальный уровень светлейшего князя и масштабы его личности психологически вполне обоснованно.

«Основной чертой Потемкина было его честолюбие без границ. Но демон честолюбия может плодотворно действовать на человека и беспрерывно держать его на высоте бодрой энергии лишь при наличии в душе человека явного стремления к определенным целям… стойкой преданности определенному идеалу. Ничего этого не было у Потемкина. Он был снедаем честолюбием беспредметным, он хотел стоять выше всех неизвестно ради чего, просто ради власти и почета, с которыми он сам не знал, что делать…Единственным спасением для него было бы появление на его пути к власти всевозможных препятствий. Тогда сама борьба с этими препятствиями воспламенила бы его честолюбивую душу к упорным усилиям, которые не давали бы ему застыть в дремотной апатии. Но препятствий не оказалось. Судьба предательски поставила его сразу лицом к лицу с полным осуществлением всех его желаний. Стоило ему шевельнуть пальцем – и любая его прихоть удовлетворялась в ту же минуту. Человек идеи знал бы, куда и на что направить такую власть. Человека без определенной жизненной задачи такое положение неминуемо обрекает на пресыщение и скуку. И Потемкин познал ужасную болезнь души, состоявшую в отсутствии желаний»