Потерявшая имя - страница 34

– Будет, барынька, дом, будет и любовь… – утешила Акулька. – Уж если вы таких несчастьев избегли, так прочее все приложится!

Екатерина Львовна, едва войдя в комнату, смерила Елену взглядом, как бы желая удостовериться, та ли она, за кого себя выдает, после чего брезгливо присела на краешек предложенного Котошихиным стула и завела разговор по-французски. Елена охотно отвечала на вопросы городничихи, и Ханыкова с удовольствием отметила безукоризненное произношение девушки.

– У вас остался кто-нибудь из родни? – спросила между прочим она.

– Родственников у меня нет… хотя… – Елена напрягла память. – Есть, кажется, дядюшка… Живет в своей деревне. Только я его почти не знаю.

– Он мог бы стать вашим опекуном.

– Кажется, матушка была с ним в ссоре, – припомнила графиня.

– Мало ли что случается промеж родственников, – мудро заметила городничиха, – общая беда всех сближает.

– Но у меня есть жених, граф Евгений Шувалов, – возразила Елена, – он мог бы стать моим опекуном на время траура.

– Хорошо, – наконец улыбнулась Екатерина Львовна и вновь принялась выпытывать: – А далеко ли отсюда до вашего ближайшего имения?

– Ближайшая деревня в тридцати верстах к северу от Москвы.

– Пожалуй, сейчас по слякоти не доехать, – рассудила городничиха, – но как установится санный путь, можно добраться.

Степан Петрович все это время не находил себе места, потому что ни слова не понимал, а ему страстно хотелось знать, о чем мадам Ханыкова допрашивает барыньку. Наконец старик не выдержал и встрял в разговор:

– Не желаете ли чаю откушать, ваша милость?

– Нет, мне пора, – ответила Екатерина Львовна, не глядя в тот угол, куда забились Котошихин с Акулькой, и добавила, обращаясь к Елене: – Желаю вам скорейшего выздоровления.

Она встала и направилась к дверям, но вдруг резко обернулась, вспомнив о главной цели своего визита:

– Ах, да, душечка, не сочтите за оскорбление! Я вижу, мы с вами одной конституции, так не примете ли в дар платья из моего гардероба?

Последняя фраза, произнесенная по-русски, настолько тронула впечатлительное сердце старика, что он принялся низко кланяться городничихе и радостно лепетать:

– Очень вам благодарны, ваша милость! А то откуда же нам платьев-то барских взять?

– А нет ли у вас в гардеробе лилового или фиолетового платья? – неожиданно спросила Елена.

– На что вам? – удивилась та.

– В Москве все невесты носят лиловый траур, – смутившись, пояснила девушка.

– Вот не знала! – еще больше удивилась коломенская модница и с улыбкой добавила: – Что ж, найдется и такое…

На другой день городничиха прислала десять своих платьев, среди них лиловое. Его и надела Елена, когда поднялась с постели, а к остальным даже не притронулась. Благородный поступок городничихи сразу сделался предметом обсуждения коломенских дам. Вскоре в дом Котошихина стали посылать подарки все уважаемые в городе лица. Бóльшая часть подношений делалась от чистого сердца и широты души, хотя нечего скрывать ого, что некоторые дамы просто воспользовались благовидным предлогом для того, чтобы избавиться от надоевших или просто лишних вещей, заодно заработав славу благодетельницы. В считанные часы графиня была обеспечена всем необходимым. Степан Петрович радовался внезапному обогащению своей подопечной и каждый раз, когда являлся человек от какого-нибудь важного господина с подарком, лихо отплясывал турецкий танец, которому его когда-то обучила Зульфия. Елена же, напротив, сердилась: «Я ведь не нищенка, чтобы подаяния принимать!» – и даже из любопытства не разворачивала пакетов. Старик качал головой: «Обидятся они на тебя… Ох, и обидятся!»

Зимой в городе возобновились балы. Все уже знали, что враг отброшен за Березину и понес ужасные потери, и оттого празднества не прекращались по целым неделям. Елена отказывалась от многочисленных приглашений, ссылаясь на траур. Еще в декабре она впервые заговорила со Степаном Петровичем о своем возвращении домой. Старик сразу приуныл – и он, и Акулька успели полюбить графиню и не желали с ней расставаться. Но главное – на какие средства он мог добыть лошадей? Ремонтеры все скупили на войну, выездов осталось раз-два и обчелся! Лошади стали на вес золота, а на извозчике до деревни не доедешь. Котошихин даже предпринял попытку попросить лошадей у дочери, хотя никогда ничего у нее не просил. Афродита Степановна смерила отца презрительным взглядом и заявила: