Потомки - страница 8

— Ей нужно подумать о своем поведении. — сказала Джоани. — Пусть поживет в интернате.

— Видишь ли. — сказала Алекс. — мать выжила из ума. Я больше не хочу иметь с ней ничего общего и тебе не советую.

С тех пор между ними установились весьма натянутые отношения. Жаль, потому что я скучаю по тем временам, когда мы с Алекс были друзьями. Иногда мне кажется, что, если бы Джоани внезапно умерла, мы с Алекс прекрасно поладили бы. Мы доверяли бы друг другу и любили бы друг друга, как было когда-то. Она вернулась бы домой, где ей никто не действовал бы на нервы. Хотя на самом деле я вовсе не уверен в том, что, если бы моя жена умерла, наша жизнь стала бы лучше — какая ужасная мысль! — к тому же я вовсе не считаю, что Джоани — корень всех зол в жизни Алекс. Уверен, мне еще предстоит разбираться с ее проблемами. Я никогда не был примерным отцом. Я жил в состоянии какого-то вечного оцепенения, но теперь хочу это исправить. И думаю, у меня получится.

Я стою в дверях палаты и вижу, как Скотти играет в классики, выложив их на полу медицинскими шпателями.

— Я хочу есть, — говорит она. — Пойдем домой. Ты купил мне содовой?

— Ты поговорила с мамой?

— Да? — отвечает она, и я понимаю, что она лжет: когда Скотти говорит неправду, она всегда отвечает с вопросительной интонацией.

— Прекрасно, — говорю я. — Тогда пошли.

Скотти направляется к двери, даже не взглянув на мать, и на ходу выхватывает у меня бутылку содовой.

— Возможно, мы навестим маму еще раз, попозже, — зачем-то говорю я.

Я смотрю на жену. На ее лице застыла слабая улыбка, словно она знает что-то такое, чего не знаю я. Из головы не выходит записка на голубой бумаге. О ней трудно не думать.

— Скажи маме «до свидания».

Скотти замедляет шаг, но не оборачивается.

— Скотти, ты меня слышала?

— Пока! — орет она.

Я хватаю ее за руку. Я тоже мог бы наорать на нее — за то, что она хочет поскорее уйти, — но я сдерживаюсь. Она вырывает руку. Я быстро оглядываюсь по сторонам — не наблюдает ли кто за нами, — потому что в наше время не полагается хватать детей за руку против их воли. Времена норки, угроз и пряников ушли в прошлое. Им на смену пришли психоаналитики, антидепрессанты и спленда[5]. В конце коридора я замечаю доктора Джонстона. Он идет к нам. Затем останавливается, чтобы переговорить с каким-то врачом, и делает мне знак, чтобы я подождал. Он вскидывает руку: «не уходи». На его лице читается нетерпение, но он не улыбается. Я отвожу взгляд, снова смотрю на него. Он быстрыми шагами идет ко мне, я прищуриваюсь и зачем-то делаю вид, что не узнаю его. Я думаю: «А что, если я ошибся? Что, если Джоани так и не выкарабкается?»

— Скотти, — говорю я, — иди сюда.

Потом быстро разворачиваюсь и иду прочь от доктора Джонстона. Скотти послушно идет за мной.

— Быстрее, — говорю я.

— Зачем?

— Давай поиграем. Бежим наперегонки? Ну, кто первый?

Скотти вихрем срывается с места. У нее на спине подпрыгивает детский рюкзачок; я бегу за дочерью, затем перехожу на медленную рысцу. Поскольку доктор Джонстон — отец моего друга и когда-то был другом моего отца, я чувствую себя так, словно мне вновь четырнадцать лет и мы с приятелем удираем от наших предков.

Помню, как мы удирали из дома доктора Джонстона, после того как устроили какую-то пакость его сыну, Скипу. Наша троица — Блейк Келли, Кекоа Лиу и я — была настигнута доктором, который нагнал нас на своем грузовичке и едва не задавил, а когда мы заскочили в какой-то глухой переулок, перегородил дорогу, буквально загнав нас в угол. После этого доктор достал из кабины пакет, в который обычно кладут продукты, и сказал, что у нас два пути: либо он все рассказывает нашим родителям, либо мы помогаем ему избавиться от «изумительного тофу», который приготовила ему на обед жена. Мы выбрали последнее. Доктор покопался в сумке, и мы получили по куску «лекарства». Домой мы шли перемазанные в тофу с ног до головы, а доктор до сих пор называет нас «соевыми мальчиками», хохочет и громко кричит «бу-у!», отчего я до сих пор слегка подскакиваю. Хотя нет. В последнее время он этого не делает.

Я бегу по коридору за дочерью и чувствую себя так, словно попал в другую страну. Люди вокруг говорят на ломаном английском и смотрят на нас как на двух ненормальных европейцев, хотя мы гавайцы. Правда, мы не слишком похожи на гавайцев и не считаем себя настоящими гавайцами, поскольку даже не владеем родным языком.