Потому, что люблю - страница 18

Надела платье — теперь как раз впору, расчесалась перед зеркалом, заплела косу. Вот точно так собиралась на школьный выпускной вечер...

А что, если ленту в косу вплести?

Вытащила из-под кровати чемодан, лента на самом дне, свернутая розовой трубочкой, пахнет домом. Вспомнилось, как мама смочила ватку духами, завернула ее в белую бумажку, а потом закатала в ленту, сказав: «Пропахнет насквозь, духи долго держаться будут..» Мамочка... Вот бы распахнулась сейчас дверь и она вошла... Мамочка!..

И все это из-за Варвары Степановны!

Надя достала из-под матраса письмо — от Алеши прятала,— развернула примятый листок:

«Здравствуй, дорогая дочечка и дорогой наш зять

Алеша! Мы живы, здоровы, того и вам желаем. Очень с папой довольны, что вы хорошо пристроились, что свою квартиру получите. Не хотела писать вам, дорогие, про это, но как детям не напишешь, как скроешь от них, может, оно и само выявилось бы... Напишу, как Варвара Степановна встретила нас по-родственному. Поехали мы туда с отцом, взяли гостинцев — всего понемногу: и медку, и вареньица, и фруктов со своего саду, пускай, думаем, сваха полакомится. Приехали, идем, а как только отец за калитку взялся, видим — окна стали закрываться, занавески задергиваться. Постучались мы в двери, постояли, да и подались назад восвояси. Гостинцы на крылечке оставили — не везти ж их обратно, пред-назначались-то они для свахи: поест, может, подобреет. Надумали мы к знакомым пока зайти, а к Варваре Степановне другим заходом, вечером. Да не тут-то дело было, доченька моя ненаглядная и зять наш Алеша! Догнала нас сваха, стала поперек дороги, держит перед собой мешок с нашими гостинцами и давай нам все под ноги вытряхивать. А там в трехлитровой банке пять килограммов меду. Майский, свеженький, как янтарь... И варенье поплыло. Все перемешалось, разбилось. Я приболела после всего этого. Так что теперь нам дороги к матери твоей, дорогой наш зять Алеша, нету, видно, до гробовой доски Варвара Степановна казнить нас будет».

Будет!

Но Алеша-то, ее родной сын, при чем?

А Надя при чем?

Зачем же и самой мучиться и мучить других? Причем не виноватых перед ней?

Надя спрятала письмо под матрас, вышла в столовую и увидела там у зеркала Алешу. Он никак не мог справиться с галстуком: завяжет и развяжет, снова завяжет, снова развяжет. Вот он такой: сто раз может одно и то же делать, переделывать, и все спокойно. А вот Женя...

Однажды Надя наблюдала, как он галстук завязывал, минут пять провозился у этого же зеркала: узел у него получался то толстый, то крохотный. И вдруг как взвоет! А потом принялся комкать, мять галстук, хотел порвать его на куски, но материал был новый, добротный, не рвался, и тогда Женя выбросил галстук в окошко. Вспомнив все это, Надя засмеялась.

Алеша с удивлением оглянулся на нее:

— Ты чего?

— Да так... Давай помогу!

Муж покорно опустил руки, вытянул шею. Надя ловко завязала галстук. Когда Алеша еще в армии был, она уже «тренировалась» на папиных галстуках.

— Готово! Принимай работу!—весело сказала она, отстраняясь от мужа, поворачивая его лицом к зеркалу.

Алексей потрогал галстук, повертел головой, похвалил.

— Ну и стол у вас, должен сказать. Разукрасили. Оранжерея прямо!

Надя повернулась к столу. Он действительно как цветник: в центре — ваза с цветами, рядом салат-мозаика, тут и селедка, притрушенная зеленым луком, обложенная кубиками из свеклы и морковки, а сверху, на зеленеющем луке, размельченный яичный белок. А вот фаршированная рыба, из ее рта выглядывает плоская морковка, словно язык. Студень — прозрачный, голубоватый, насквозь просвечивает, так и просится в рот.

Наде захотелось есть, даже под ложечкой заныло. Она походила вокруг стола, прикидывая, что бы такое взять, не нарушив живописности, и не решилась: вдруг что-то испортится? Даже если снять с тонких ломтиков мяса веточку петрушки, и то уже что-то исчезнет.

— Это все Серафима Антоновна,— сказала Надя, отходя от «соблазна»,— я только на подхвате.

— Научишься! — Алеша взял ее за руку. — Ты у меня сегодня очень красивая. Как невеста... Вся в белом...