Потому, что люблю - страница 26

— При чем тут мадонны? — удивился Алексей, разглядывая картину.

Это был вечер в степи. Горят на закате красные и розовые чертополохи, мирно пасутся кони. Но что-то настораживает, беспокоит. Кажется, что крадется какая-то беда вместе с полураздетым чернобородым человеком в отблесках заката. Если он пастух, зачем тогда крадется?

— Гляди, это же наш Подсолнух, только бороду выкрасил! — сострил Женька.

На него дружно зашикали.

— Прелесть картины в ее сказочности, в непринужденном слиянии правды и вымысла, совсем как в народных поверьях...

Голос у Виктории мягкий, даже вкрадчивый. Если она понижает его, все притихают: боятся что-то упустить из ее рассказа.

Алексей старался слушать внимательно, однако мысли о Наде, о будущем новом человечке уводили его из музея. А как отнесется к этому событию мама? Ни на одно письмо она не ответила, денежные переводы возвращает. И Надины родители пока еще ничего не знают: решили сообщить потом, когда все закончится. Так хочет Надя. Она уже сейчас подыскивает ребенку имя: если девочка — Варвара, мальчик — Василий. Алексей молчит, но Василием назвать ребенка нельзя: мать вое-примет это как оскорбление.

«Мама, мама! Страдаешь ведь ты, страдаешь!» То, что она лелеет в себе,— это не гордость, нет, это самое настоящее упрямство.

— «Демон сидящий», «Демон летящий», «Демон поверженный»... — тревожил Алексея голос экскурсовода. — В легендарном бунтаре, восставшем против самого бога, проклятом небесами, но не покорившемся, Лермонтов раскрыл свою мятежную душу, свою ненависть к порабощению личности, жажду подвига. В «Демоне» протест поэта переведен в морально-философский план — он приобретает черты символические, общечеловеческие. Именно это и оказывается близким Врубелю...

Алексей улыбнулся и тут же поймал на себе недоумевающий взгляд Виктории. Но не мог же он объяснить, почему улыбался! Вспомнилось, как однажды, в детстве, Надя сказала: «Моя мама говорила, что твоя мама ведьма, давай попросим ее покатать нас на метле!»

— Идея разлада человека с обществом, трагедия одиночки, не принимающего общества, но и не могущего жить вне его, постоянно мучила художника...

Алексей не мог оторвать взгляда от крылатого «Демона». Он сидел, обняв колени, и смотрел на цветущую долину, такой страдающий, такой по-человечески понятный, невольно сочувствуешь ему. Его тянет вниз, к людям, он устал от одиночества.

— «Какое горькое томление — жить для себя, скучать собой»,— процитировал вдруг Мажуга. Виктория улыбнулась ему.

— Так ты не забыл? — шепотом напомнил Алексею Женька. — После экскурсии — к Виктории. Она сказала, чтоб я сам шел, адрес в кармане. Один я нн за что...

Алексей кивнул.

Они решили пройтись пешком, чтобы не опередить Викторию. Женька радовался, не мог поверить, что все у него складывается гак хорошо, неожиданно хорошо. Виктория— первая девушка, которая сразу «сшибла его с ног», а перед глазами Алексея все еще стояли картины Врубеля. «Обязательно придем с Надей, обязательно, пока выставку не увезли».

— Ты заметил, что сам Демон, и одежда, и даже цветы как будто из мозаики составлены?

— А, брось! — отмахнулся Женька. — Я изучал ножки своей невесты. Влип, как щепка в асфальт...

— У Врубеля облака и те самоцветами кажутся... Будто вся жлзнь в каменном мире. Не знал, что Врубель такой... Еще раз пойду с Надей. И почитать о художнике хочется. Задел он меня...

— Хватит тебе бормотать! — Женька критически оглядел складки своих белых брюк, что-то там сбил щелчком. — Я на такое дело иду, а ты! Может, сегодня моя судьба решится, может, сразу и предложение сделаю: иыходи за меня, и все. >1 на всякий случай,—Женька похлопал себя по карману,— газетные вырезки прихватил, где про меня... Может, показать придется. Да за такую русалку умереть не жалко, не то что личную свободу потерять...

— Женя. — Алексей приостановился. — Ты ни разу о матери не вспомнил...

— Ее же нет! Она была... А теперь ничего от нее не осталось, это же не она, не человек, а то* что осталось... А может, уже ничего не осталось.

— Но ты какой-то...