Потребитель - страница 25

Я первый просовываю руки сквозь резиновую дыру в стене туда, в теплое помещение, где обитают женщины.

Ни медля с ответом, множество рук наваливаются на арену вылезая из окружающих стен. Щупальца без тел, они образуют внутреннюю нервную систему подводного существа, которое шарит вокруг в поисках пищи и стимула. Пальцы жестикулируют, корчатся и выкручиваются, пытаясь привлечь внимание танцовщиц. Изнутри женщины видят мерцание зеркал, отражающих разноцветные вспышки света, а под зеркалами — липкие цепкие коконы, бешено раскачивающиеся в ускоренном течении.

Помучив нас несколько минут, они откликаются на наш беззвучный зов и дают центробежной силе своего танца вытолкнуть их тела на периферию арены. Прокатываясь по стенам, они переходят из рук в руки, а в них суют, их щипают, мнут, раздирают. Если бы у моей руки был рот с зубами, я разодрал бы кожу настежь и пил бы густую кровь, перекачивая ее прямо в мой желудок, наполняя себя убийством досыта.

Она будто в экстазе. Поры ее эпителия истекают соками, что бродят в ее внутренностях. Мои руки скользят в ее смазке, наэлектризованные ощущением ее нутра. Я сжимаю резиновый сосок, мои руки пробегают по ее гладкому животу, ковыряют воспаленный шрам над ее лобковыми волосами. Я складываю пальцы воронкой и вдавливаюсь ей в утробу, а она прижимается к стене задом, раздвигая ноги. Она смотрит вверх, закатывая глаза, пока зрачки не скрываются под веками. Язык ее взбивает пену на губах, и слюна течет по ее подбородку.

Мы соединены, все кабинки — друг с другом, мужчина и женщина, рука и тело, жидкое и твердое, живое и неживое. Не важно, мои ли руки внутри нее или чьи-то еще, пока она вращается и скользит от щупальца к щупальцу. Мы — единое создание, пульсирующее блаженством, зрелищем, звуком. Наш оргазм никогда не кончается.

1993

В вышине, в стене заброшенного здания немой карлик сидел, как сыч на насесте, на своем высоком табурете, и косился на улицу, выглядывая из черного пустого окна. Волны обвалившейся крыши и бетона раскатились под ним по стройке, как если бы его здание обрушилось с неба, и от него при падении распластались круги разрухи. Рассыпанные внизу снежные корки слепили его своими бликами, как зеркала в чаще, от чего цветные блестки и прозрачные пауки Проплывали у него перед глазами, а зрачки сужались от света, Во тьме позади него его кровать высилась горой заскорузлых одеял и протертых покрывал, которые он выуживал из окрестных куч мусора и складывал из них влажный холм в дальнем углу комнаты. Постель была еще теплой после его Ночных ворочаний, на холоде от нее шел пар, мерцающая подкова оплавленных свечей заключала ее в своей дуге, как сумрачного зверя в магическом круге.

Он посмотрел вниз на изломанный ландшафт, по обыкновению ища среди мусора что-нибудь блестящее, что еще можно было бы забрать себе. Его лицо было сияющим лицом упыря, оно плыло в черном окне. От холодного воздуха у него потекло из носу. Поток из его ноздрей расширялся, подобно детской жвачке, раздувающейся с каждым выдохом, и в итоге остановился на верхней губе — свежая слюнная жидкость трудолюбивого насекомого. Он гонял ее туда-сюда быстрыми повторяющимися всплесками, будто телеграфируя зашифрованное описание своей точки зрения тайному корреспонденту, сидящему в другом заброшенном здании через дорогу. Как обдолбанный священник с чашей ядовитой Христовой крови, он поднес к губам свою бутылочку кодеинового сиропа от кашля и всосал жидкость, громко прихлебывая, будто она была слишком горяча для горла.

Сироп вполз в его трахеи и опустился в желудок черной патокой. Тепло разлилось за его глазными яблоками. Он поглаживал верхнее нёбо языком. Отверстие рта было липкой вишнево-красной раной, выдолбленной в мягкой плоти. Карлик отколупал кусочек цемента от выступа и сбросил его вниз на булыжник. Туча испуганных чаек поднялась в воздух, как конфетти, покружила хаосом сталкивающихся спиралей и в один миг приземлилась — продолжать поиски пищи среди мусора. Он наматывал на палец одинокий волос, за ночь вылезший завитком на подбородке, прорвавшись сквозь белую скорлупу запекшегося грима, который он накладывал ежедневно, не смывая вчерашний. Он зажал тонкий волосок в пальцах, а затем выдернул его из своего лица. Он крутил его между пальцами, щекоча толстую нижнюю губу тоненькой стрункой, щеголевато отставив мизинчик. Отвердевший коричневый ноготь два дюйма длиной рос из шишковатого пальца, похожий на сплющенный коготь.